Преодоление

Одинцов Михаил Петрович

Но жизнь не терпит верхоглядства. И если командир не полетел на новой машине, пусть даже не по своей вине, то позже он будет мучиться от сознания неполноценности личных суждений о ней при разговорах с пилотами, и невозможно будет ему избавиться от постоянной настороженности, а может быть, и какой-то стеснительности в определении программы полетов. Холодок отчуждения, глубоко скрытая, подчас даже неосознанная ирония могут появиться в ответ на указания командира, если тот сам не летает на машине, которую поднимает в воздух его подчиненный.

* * *

Сегодня генерал Сохатый взлетает уже в третий раз!..

Каждый новый полет начинается разбегом, точно так же, как и

всякий новый день - рассветом. Благодаря мощности двигателя длина разбега самолета сокращается до короткого прыжка - быстро нарастающая скорость выталкивает машину в небо. Чтобы не мешать самолету разгоняться, Сохатый торопливо убирает шасси, закрылки и переводит машину на косое крыло, специально созданное для скорости. Теперь истребителю ничего не мешает, он рвется вперед, грозясь обогнать шум полета. И чтобы не выскочить на звуковую скорость у земли, Иван Анисимович задирает машину, ловит находящееся в зените солнце в лобовое стекло фонаря и уходит вверх. Конечно, можно и уменьшить резвость самолета выключением форсажа двигателя, но этого не хочется делать: Сохатый настроился на короткий полет в зону, а перед пилотажем надо подработать топливо, облегчить машину и разгрузить таким образом крыло. Может быть, это не очень по-хозяйски, но иногда приходится выпускать воздушные тормоза для создания большего сопротивления воздуха полету и забрасывать самолет форсажем на километры вверх, чтобы избавиться от лишнего веса. После чего можно начинать любые, самые сложные эволюции.

Вот и сейчас: рывок в небо - на форсаже, снижение - в режиме отдыха двигателя, - и под самолетом пилотажная зона, слегка прикрытая легкой дымкой и тонкими рваными облаками.

Все как будто и привычно, и знакомо, но в то же время воспринимается каждый раз по-новому: летные дни непохожи - не бывает двух одинаковых дней в жизни человека, потому что сам он в них не одинаков.

Самолеты могут быть одной марки, одной серии. Но характер, норов у каждой машины свой. Взлетая на новом самолете, Сохатый, чтобы приспособиться к машине, чтобы она была, как говорят пилоты, "с руки", прежде чем начать сложный и высший пилотаж, делает пару виражей. Затем переворачивает машину на спину и из этого положения уводит ее к земле, чтобы набрать за счет снижения скорость. Используя ее запас и силу форсажа, Сохатый посылает самолет вверх, закручивает его через плечо, стремясь выполнить задуманный маневр в минимально возможное время. Закончив разворот на сто восемьдесят градусов, он опять по-соколиному бросается вниз. Крыло самолета на крутом полуперевороте режет воздух под большим углом. Над верхней обшивкой крыла вихрится туман. Скрытая в нем влага собирается на консолях, а потом уносится назад белыми струями, позволяющими стороннему наблюдателю видеть округлый путь самолета в небе: как пилотский автограф, подобный первому следу конька фигуриста на зеркальном льду.

Иван Анисимович с удовольствием выполняет одну фигуру за другой. Вместе взятые, они напоминают ему, амплитуду синусоиды осциллографа, только сдвинутую к центру экрана и поставленную вертикально. В ее зигзагах Сохатому видятся хитросплетения высоты, перегрузки и скорости, будто массажем они разминают тело, создают ощущение силы и гордости за совместное с машиной умение.

Некоторое время он ведет истребитель вертикально вверх, затем, поглядывая на авиагоризонт, опрокидывает его на спину. Через пару секунд в верхней лобовой части фонаря к чистому небу присоединяется цветной полоской земля, подтверждая летчику, что пройден верхний отрезок "мертвой петли". Стремительное восхождение закончилось. Сохатый снимает рычаг управления двигателем с форсажной защелки и готовится к очередному

все убыстряющемуся падению вниз. Но его расчеты вдруг перечеркиваются самовольством машины.

Неожиданно самолет делает "клевок" на нос и, не считаясь с положением рулей, с волей и желанием пилота, начинает вращаться через крыло, поворачиваясь спиной вверх. Сохатый чувствует, как центробежные силы опрокидывают его к правому борту кабины, но туго подтянутые и поставленные на стопор привязные ремни удерживают его в кресле. Через фонарь доносится шум возмущенного воздушного потока, похожий на приглушенный дальностью клекот водопада, в котором заметно преобладают шипящие и хрипящие звуки.

Генерал удивлен и вслух спрашивает себя:

– Штопор?

И отвечает:

– Штопор, Ваня, штопор! Хоть и старый знакомый, но нежеланный! Надо выводить!

Нажав кнопку радиопередатчика, Сохатый начинает комментировать свои действия, знать о которых сейчас было так важно на земле.

– Штопор! Вращает влево. Буду выводить!.. Ставлю рули на вывод: ручка и правая педаль - полностью от себя. Жду!.. Вращаюсь!.. Не выходит машина. Рулей не слушается!..

– Повторяю действия! Ставлю рули по штопору. Ручка полностью на себя. Левая нога до отказа - влево по штопору. Жду... Один оборот! Вращает до противного быстро... Потерял уже две тысячи метров...

Ставлю рули снова на вывод!.. Жду два витка. Под самолетом нет построек - лес и поле... Еще виток!.. Все, высота кончилась!

Ему хочется попытаться еще что-то сделать, но опыт побеждает слепое желание бесполезной и опасной сейчас деятельности. Если даже через мгновение машина перестанет вращаться, то все равно высоты для ее выхода в горизонтальный полет уже не хватит... Придется прыгать на вращении!

"Прыгай, Иван!
– приказывает он себе.
– И ты долетался до главного своего испытания. Прыгай!"

Секунда, может быть, две потребовалось на выполнение принятого решения. Сохатый остро почувствовал, как трудно отпустить штурвал и бросить машину в беде, - но помочь ей было невозможно... Он взялся за скобы катапультного устройства. Освободил их от предохранителя и рванул на себя. Дернул что есть силы, хотя знал, что усилие требуется небольшое, и почему-то вспомнил парашютные прыжки и выдергивание вытяжного кольца. Там тоже он не мог приучить себя открывать парашют хотя бы вполсилы. Не мог избавиться от сомнения: "А вдруг не выдерну?"

Время текло, видимо, медленнее, чем работала его мысль, и Сохатому за доли секунды показалось, что автоматика катапультного кресла отказала. Но тут же услышал хлопок сброса фонаря, ощутил удар кресла снизу. Миг выброса из самолета почему-то не запомнился - в следующий момент глаза увидели небо.

Сознание отмечает, как ослабли привязные ремни, удерживающие его в кресле, вот ноги освободились от фиксирующих захватов. "Я свободен. Теперь - парашют. Буду открывать сам!" - успел подумать и почувствовал себя летящим вниз. Хотел уже браться за вытяжное кольцо, но в это время невидимые "руки" мягко подхватили его. Падение прекратилось - сработал автомат, и парашют раскрылся.

После рева двигателя, тяжелых перегрузок катапультного выстрела Сохатого окружила тишина парашютного спуска. Он увидел ниже себя падавший самолет. Истребитель быстро проваливался вниз, будто тонул в дымчатой голубизне воздуха, удаляясь, уменьшался в размере, пока не достиг земли.

Сохатый понял, что машина на земле потому, что она перестала вдруг вращаться. Как-то сразу замерла в неподвижности, а потом из ее середины полыхнуло пламя, вырвался черный дым и докатился звук взрыва. И острая боль сожаления кольнула сердце летчика.