Преодоление
Шрифт:
Через несколько минут обстановка разряжается. Земля сообщает: отклонение разрыва от нулевой отметки цели менее четверти градуса; ошибка в прицеливании и определении ветра равна в масштабе индикатора прицела всего четверти миллиметра; результат отличный.
– Рад, бомбошвырятель?
– спрашивает с усмешкой Сохатый.
– Доволен, командир!
– в голосе штурмана Иван Анисимович слышит удовлетворение.
– Надо бы постараться и дальше.
– Давай, давай. Мы с радистом тебе не помеха. Поможем, чем можем.
Впереди новые сотни километров пути и очередная проверка выучки и выдержки экипажа.
Как бы в награду за проделанный на первом этапе труд природа смилостивилась - верхние слои облаков кончились. Бомбардировщик вынесло в пустоту, и он "повис" в темноте, среди неподвижной бриллиантовой россыпи звезд. Только прибор скорости и автопилот убеждали, что машина продолжает лететь в черной выстуженной бездне.
Радость встречи с бескрайностью опять вернула Ивана Анисимовича к мыслям о прошлом и настоящем. "И сегодня хотя и немного, но смогли. Бомба упала в нескольких десятках метров от точки прицеливания. И это в условиях ночи, за сотни километров от аэродрома вылета. Хорошо, что и бомба, и цель - учебные..."
Он подумал о том, что сейчас в воздухе два поколения военных летчиков: "старички" передают молодежи свой опыт и умение. "Хочется и мне быть помоложе. Ведь молодость, если она в пути, - счастье..."
Пройден и второй рубеж.
Сохатый ведет свой бомбардировщик домой, довольный хорошо выполненной работой. Но по радиоцепочке до него докатываются нотки беспокойства: впереди - болтанка и дождь. Усложнение обстановки настораживает: "Как-то поведет себя погода дальше? Хорошо, что большинство экипажей уже на земле, а оставшиеся в воздухе подходят к аэродрому.
– Штурман, сколько до посадки?
– Считаю, командир... Осталось сорок семь минут.
– Далековато. Впереди дождь. Слышал поговорку: "Пришла беда, отворяй ворота".
– Будет плохо, на запасном сядем.
– Конечно, сядем. Только нежелательно. В концовке полета аккорд будет не тот. Все дома, а мы где-то в гостях.
Самолет снова идет в облачном полумраке, но характер полета изменился. Невидимые воздушные вихри обстукивают крыло, потряхивают машину, как бы проверяя, все ли прочно закреплено. Иван Анисимович пересчитывает остаток топлива, понимая, что погода начала лишь разведку перед боем. Главные облачные силы там, впереди.
Сохатый решает дать задание стрелку-радисту связаться с аэродромом, чтобы уточнить прогноз на ближайший час. Подключает свой телефон к его кабине. В наушниках шлемофона на высокой ноте зазвучала быстрая морзянка. Пришлось ждать, старшина принимал полигонное донесение о результатах бомбометания экипажей.
"Надо точнее представить сложившуюся синоптическую обстановку", решает Сохатый.
Самолет уже не потряхивает, а болтает с пристрастием. "На что можно рассчитывать? Ближайший ко мне экипаж прошел последний запасный аэродром. Значит, хочет садиться дома. Надо его спросить".
– Сто двадцатый, дай "Граниту" информацию о погоде и общей обстановке!
Закончив говорить, Сохатый посмотрел на часы, желая проверить оперативность командира эскадрильи.
– "Гранит", докладываю: на запасных - дождь и грозовое положение. У нас то же самое. Иду домой. Гарантируют двадцать - тридцать минут
– Понял! Передай: мне лететь сорок минут. Подойду ближе, запрошу погоду и тогда приму окончательное решение. А у вас главное - чтобы летчики не горячились, действовали спокойно.
Впереди все чаще, все ярче, все шире загорались сполохи грозового пожара, слепящим пурпуром раскрашивая облака. И после каждого наката световой волны на самолет ночь казалась еще темнее.
По стеклам кабины, став видимым, струился поток наэлектризованного воздуха, и Сохатому казалось, что вместо прозрачного плексигласа фонаря над головой у него - полотно, сотканное из голубого холодного огня. Воздух, поступающий в кабину из трубок обдува стекол фонаря, оторвавшись от металла на сантиметр, тоже начинал светиться, разливался по остеклению и создавал впечатление, что в кабину нагнетался не воздух, а самовоспламеняющийся газ. Шевелящийся на стеклах огонь снаружи и он же, растекающийся по стеклам изнутри, в сочетании с голубоватым ореолом ламп подсветки приборов наполнили кабину плотной дымчатой колеблющейся массой напряжения, давление которой уже слышал на себе Сохатый.
Почувствовав горячее прикосновение к лицу, Иван потуже подтянул к лицу маску и перешел на дыхание чистым кислородом. Затем выключил аэронавигационные огни, чтобы получше осмотреть бомбардировщик. Ему стали видны консоли крыла, на которых располагались электроразрядники. И его взору представилось редкое по красоте, но не очень приятное для пилота зрелище: с крыльев в атмосферу стекали раскаленные добела электрические ручейки, будто крылья, нагревшись отг трения о воздух, начали с концов плавиться... Сколько сотен или тысяч вольт напряжения сейчас нес на Себе самолет, трудно было представить.
Вспышки молний притягивали к себе взгляд, мешали наблюдать за приборами, вызывая каждый раз временную слепоту. Каждый новый зигзаг огненной змеи казался ему совсем близким: глаз, не имея в ночи опоры на другие предметы, не мог определить расстояния. Обеззвученная шумом работы двигателей дьявольская симфония света до предела напрягала нервы. Автопилот с болтанкой уже не справлялся, и Сохатый выключил его. Вел корабль вручную, и оторвать взгляд от приборной доски теперь ему было трудно. Броскам машины вверх и вниз он не сопротивлялся - это позволяло снизить немного нагрузку на крыло от рывков воздушных струй. Ивану Анисимовичу было тревожней, чем в самом тяжелом боевом полете. В бою с любым врагом можно было бороться на равных и победить его. Сейчас же самолет - игрушка в разгуле стихий, и многое зависит от случая.
– Штурман, мне надоел этот фейерверк сатаны, - сказал Сохатый. Работать мешает. Хоть и не положено этого, зашториваю полностью кабину, чтобы не слепнуть.
– Понял вас, закрывайтесь. За грозовыми облаками я с помощью локатора наблюдаю. Пока они не сплошные. Дырки есть, сквозь них и пройдем.
Под плотной шторой в кабине стало спокойней. Фонарь, задрапированный плотным белым материалом, уже не казался горящей голубой каплей. Сохатый знал, что бесовское веселье стихии продолжается, но в кабине лампы ультрафиолетового света ровно высвечивали приборы. По-кабинетному мирно крутился вентилятор, обдувая разгоряченное лицо.