Преодоление

Одинцов Михаил Петрович

…Учебный "Ил" совершал посадку. Самолет, как птица перед приземлением, тормозился большим углом встречи крыла с воздухом и уже приготовился встретить лапами шасси землю, но в самый последний момент кто-то из летчиков резко дал газ. Мотор взревел и с трудом потащил машину вперед. "Ил", покачиваясь с крыла на крыло, не торопился уходить в небо, как бы раздумывая - грохнуться ли о землю и сгореть или все-таки взлететь, сохранить жизнь себе и людям.

Уход на повторный круг с недопустимо малой высоты и с малой скорости серьезное нарушение. Возникновение опасности было настолько неожиданным, что Сохатый вскочил со стула, ему хотелось немедленно отругать

летчика. Но все же сдержал себя: нового пилота проверял командир эскадрильи и ему в кабине сейчас было виднее, что делать.

Наконец мотор вытянул машину из неопределенности, и она стала набирать высоту.

Сохатый, облегченно вздохнув, включил радиопередатчик:

– Тулков, доложи, что случилось!

– Все в порядке, командир! Только спина сопрела.
– Голос злой, прерывистый.
– На земле скажу.

– Хорошо. Работай по плану. Только больше не выдумывай.

Полеты продолжались. Руководство ими требовало постоянного внимания: летчики докладывали, спрашивали и Сохатому надо было что-то разрешать или запрещать им, принимать уточняющие решения, выговаривать за промахи и хвалить за успехи. Вылет за вылетом, час за часом в напряжении у рации и телефонов.

Сохатый работал, но Тулков не выходил из головы. Подполковник размышлял, поворачивая случившееся к себе разными ракурсами, пытаясь найти причину увиденного.

"Что это - нарушение, идущее от недисциплинированности, или ошибка?… На недисциплинированность не похоже, комэск человек старательный… Может быть, зазнайство? Летчик опытный и посчитал, что все умеет? Да, у Тулкова около двух лет фронта. Воевал хорошо, способный парень. Обучает же летать других только первый год. Весь его опыт, наверное, укладывается в четыреста часов, проведенных в воздухе. Летчик же, с которым он летает, - еще моложе… Нет, зазнайство вроде не просматривается. Напортачили хлопцы. Сами, небось, напугались. Переживают, ждут нахлобучки".

Черноволосый, широкоскулый, плотный капитан Тулков, хмурясь, стоял перед подполковником Сохатым.

– На кого сердишься: на меня или на себя?
– Сохатый, продолжая разглядывать командира эскадрильи, улыбнулся и достал папиросы.
– Садись. Если хочешь - кури и рассказывай, как ты пытался сегодня к праотцам дорогу отыскать?

Тулков сел, но курить не стал.

– Старший лейтенант Хохоня устроил аварийную ситуацию.

– Не хочу знать никакого старшего лейтенанта. Ты летал инструктором, тебе и отвечать. Мало ли что неумеха может выдумать.
– Сохатый замолчал, сердито поглядывая на потупившегося капитана.
– Не умеешь - не берись. Такое наше правило… Рассказывай подробно!

– Товарищ подполковник, не пойму я его.
– Голос звучал искренне. Воевал он, имеет три ордена, был старшим летчиком в расформированном полку, а у меня такое впечатление, что он никакого понятия о полете на штурмовике не имеет.

– Ну-ну, интересно!

– Самолетом управляет, точно пьяный: ни скорости постоянной, ни высоты, ни курса полета. Не летит, а плавает в проруби… Заходит на посадку, а мне в самолете сидеть противно. Я ему и говорю: "Уходи на второй круг! Снова зайдешь. Постарайся!" Молчит. Рулями не работает, а шурует, как метлой по тротуару. Пять раз сказал: "Уходи на второй круг!" Никакой реакции: продолжает издевательство над самолетом. Взорвался я, кричу: "Черт с тобой, садись!… Поломаешь самолет, морду набью! Под суд пойдешь!" Когда я был уже в полной уверенности, что садимся, он ни с того ни с сего молча дает газ и пошел на второй круг. Когда

это случилось, я ему приказал: "Не трогать самолет! Я управляю!" Если бы не послушался, не знаю, чем бы все кончилось… После вдвоем летели. Одному больше не доверил.

– Какой же вывод?
– Сохатый задумался.
– Может, с ним что-нибудь случилось? Спрашивал?

– Не спрашивал, но догадываюсь. Оставаться в армии не хочет. Вот и симулирует неуменье. Небось настроился на гражданку. Вы ведь знаете, многие хотят уйти. В ГВФ, в полярную авиацию. Экзотику ищут. Начитались про Чкалова, Громова. Новыми знаменитостями желают стать. А тут какой-то штурмовик: полет по кругу, на полигон, в зону. Войны нет - ни славы, ни орденов.

– Злой ты сегодня, Тулков. А может, всегда такой, да не высказывался?
– Сохатый прищурился, разглядывая его в упор.

– Будешь злой. Из-за дурака чуть в ящик не сыграли. Полвойны отлетал, а в таком идиотски-беспомощном состоянии бывать не приходилось.

– Не зарекайся. Может, и не раз еще придется. Авиация штука сложная.

– Ладно, командир. Не злой я и не плохой. Только еще дурак по молодости.

– Ишь ты, как повернул. Молодец… Где Хохоня?

– Велел подождать ему на улице. Там, наверное.

– Позови, в разговор не лезь. Слушай.

…Доклад летчика о прибытии по вызову Сохатый слушал вполуха. Внимательно глядел на рослого и белобрысого офицера, пытаясь понять его. В словах, в интонации Сохатому слышался какой-то неуловимо-знакомый акцент, как будто давно встречавшийся и позабытый.

– Садитесь, старший лейтенант… Разговаривать желательно откровенно, чтобы расстаться со взаимным уважением. Согласны?

– Согласен, товарищ командир!

"Волнуется. Напряжен. Надо его расположить на разговор", - подумал Иван Анисимович.

– Скажите, откуда и что означает фамилия ваша? Не думайте, что обидеть хочу.

– Кировский я, вятский. Фамилия наших краев. А означает, - летчик ухмыльнулся, подняв глаза на командира, лицо порозовело.
– Хохоня - значит щеголь.

– Ишь ты, - Сохатый улыбнулся.
– Подходит она к вам: и одеты форсисто, и парень симпатичный. Слышу слова пришепетываете, а не пойму, откуда знакомо. Бывал я в тех краях.
– Помолчал немного, согнал улыбку с лица. Только вот полеты не по фамилии, тут рассогласование получилось. Как же так: воевали, ордена имеете, а "горбыля" чуть не разбили? Объясните, если можете!

– Волновался да подзабыл. Давно не летал.

Хохоня замолчал. Сохатый с продолжением разговора не торопился. Стал закуривать… Летчик молчания не выдержал:

– Два ордена я заработал воздушным стрелком, а пилотом стал только в конце сорок четвертого.

– Сколько же вы не летали и почему?

– Месяцев пять… Посадку плохую сделал. Отругали вместо того, чтобы поучить. Когда стал проситься летать, сказали, что сейчас не до меня. Расформирование подошло… И в новом полку скоро месяц, как по нарядам специализируюсь.

– Наряд - тоже служба. А с полетами, действительно, плохо. В полку сейчас летчиков и самолетов больше, чем бывало в дивизии. Где размещать и куда ставить - не знаем. На полеты летчики становятся в очередь. Вот и подумайте, почему вы месяц не главным делом занимаетесь… - Сохатый помолчал. А потом спросил громко:

– Летать-то хотите?

Брови у Хохони тревожно взлетели вверх. Он поднял голову и внимательно посмотрел на командира. На лице, в глазах изумление и оскорбленность.

– Конечно, хочу. Кто не хочет - тот не летчик.