Преодоление
Шрифт:
– О гибели старшего лейтенанта Терпилова и его стрелка генерал говорил что-нибудь?
– спросил Зенин.
– Очень сожалеет о случившемся. Ничьей вины в этом не видит. Приказал экипаж представить к орденам Отечественной войны второй степени, двоих посмертно. И механика. Пусть, говорит, хоть один за троих орден поносит. Помнить этот день будет всю жизнь, детям и внукам расскажет, какая она, война-злодейка.
Услышав натренированным ухом знакомый шум работающих в воздухе моторов, Катерина быстро отыскала в небе возвращающуюся эскадрилью Сохатого и сразу увидела, что одного самолета не хватало: вместо девятки летела восьмерка. Враз стало тревожно,
"Что случилось? Что?… Где он?" Летчики бежали мимо нее на доклад, а Катя, глядя на них, думала, что они демонстративно торопятся, показывают свою занятость, чтобы не дать ей остановить кого-нибудь и спросить. И каждому бежавшему она шептала вслед, будучи уверенной, что кричит:
– Что?! Не молчи! Скажи сразу…
Летчики и стрелки скрылись в командном пункте полка, а механики и подружки-оружейницы занялись своими самолетами - никто к ней не подошел.
За ее службу на фронтовых аэродромах Катя изучила психологию летчиков и всегда помнила, что они, если остается хотя бы один шанс из сотни, никогда не хоронят товарищей, а будут докладывать с обнадеживающим других и себя оптимизмом: "Не все потеряно, надо обождать…" Но почему никто к ней не подошел?
Аэродром, как всегда, жил напряженно, шумно и торопливо: улетали на задание и возвращались обратно группы "Илов"; обдав ее бензиновой гарью и пылью, ушла снова в воздух ее эскадрилья, а она все сидела на ящике. Заходящее солнце заглянуло наконец в широко открытый зев пустого капонира, и она огляделась, не понимая, что сейчас - утро или вечер. Без самолета капонир казался осиротевшим домом. Она не плакала: сердце закаменело, душа продрогла от внутреннего холода, а мышцы от долгой неподвижности затекли.
Вдруг Катя испуганно ойкнула, оглянулась кругом, стараясь понять, кто это посмел в нее чем-то бросить. Но в это время ее снова неожиданно толкнуло в бок, и Катя наконец-то поняла, что тревога идет изнутри, что в ней сейчас впервые пошевелился ребенок. Она с настороженным любопытством вслушалась в себя. И ребенок поблагодарил ее за внимание к нему плеснулся, как рыбка, вызвав своим новым движением в теле Кати сладкие, неторопливо затухающие волны. От нахлынувших на нее совершенно новых чувств, от этих непривычных тревожно-радостных колыханий внутри она незаметно для себя беззвучно заплакала. Тыльной стороной ладони Катя отерла слезы и узнала подходящего к ней Сохатого и рядом с ним Любу. Катя хотела встать им навстречу, но ребенок опять стукнулся в бок, как будто попросил, чтобы она никуда не ходила, и Катя, зная, что не положено вести себя так солдату перед майором, осталась сидеть.
– Здравствуй, Катюша!
Сохатый осторожно положил ей руку на плечо, упредив этим жестом ее попытку встать, и присел на краешек патронного ящика. Люба молча обняла подругу, поцеловала в щеку и села с другой стороны.
Катерина догадалась и поняла: Сохатый и Сенько пришли к ней неспроста, пришли сказать, почему нет Сережи и его самолета… Она напряглась, замерла, дышать
– Катюша, - начал Иван, - ты только раньше времени не волнуйся, еще не все потеряно, может быть, и обойдется.
– Не тяни, говори, что случилось… Я столько времени ждала, чтобы мне сказали. Уже сил больше нет ждать…
– Сережа атаковал колонну немцев третьим замыкающим звеном. Зенитный огонь слабый, были отдельные, можно сказать, выстрелы. А "Ил" его после этой атаки в набор высоты больше не пошел. Сама понимаешь, я впереди, а он позади меня километра на два. Что случилось с ним, я не видел. Делали мы еще одну атаку на цель, лес, дороги, и я ничего не разглядел. А летчики в звене у него молодые, неопытные, толком ничего не могут сказать. Пожаров, кроме как на дороге, нигде не было.
– Ванечка, врешь ведь ты, - Катя заплакала. Эти слезы не приносили облегчения, а скорее наоборот, вызывали удушье. Ей хотелось кричать, но Люба прижала ее голову к своей груди и потушила крик.
– Жа-ле-ешь ме-ня, вре-ешь! Ва-ня, ска-жи прав-ду-у!
– Катюша, честное слово даю, большего пока сказать не могу. Уехали люди туда, может быть, к утру вернутся или позвонят через кого-нибудь к нам. Тогда узнаем. Ты крепись. Держи себя в руках. Мне ведь тоже больно. Я тоже хочу знать правду. Мы не просто пролетали рядом два года - как родные братья стали.
И тебя я, как сестру, люблю, родная ты мне.
– Сохатый обнял Катю, и рука его встретилась с рукой Любы.
– Катенька, - голос у Любы дрожал, она сдерживала свои слезы.
– Ты поплачь, поплачь, и полегчает. Ваня не сказал, а ведь твоя эскадрилья во главе с капитаном Гудимовым вся со второго задания не прилетела. Командир и Сохатый оба летали ее искать и не нашли. Где сидят, целы ли, никто в армии не знает…
Сказанное Любой на миг заслонило Сергея.
– Как не прилетела?! Я все время была здесь и не помню, когда они улетели, не видела.
– Вот видишь, как бывает. Сидела посреди аэродрома и просмотрела, как из-под носа улетели девять самолетов.
– Люба поцеловала подругу в висок. А другие-то полеты видела?
– Какой-то шум в голове, а что было, не помню. О Сереже думала.
– Катенька, - Сохатый решил воспользоваться сказанным ею случайно словом, - ты сегодня сама убедилась, что значит напряжение. Так и летчики все внимание цели, а что рядом - подчас и не видят…
Сохатый, не досказав мысли, замолчал, услышал звук низко летящего самолета. Не наблюдая еще машины, Иван по шуму уже точно определил: на посадку заходил какой-то "Ил". Майор быстро вышел из капонира, чтобы увидеть весь аэродром. И не ошибся - по летному полю катился целый и невредимый штурмовик.
Сохатый повернулся к девушкам:
– Любаша, ты побудь, пожалуйста, с Катериной. Я на КП побегу - нашлась одна пропажа, старший лейтенант Безуглый прилетел.
День только начинался. Он мог закончиться для Сохатого и бескровной победой, и бескровным поражением. Поражением необычным и унизительным…
Наскоро попив чаю, Сохатый готовился к полету. Лететь не хотелось, но сила приказа вынуждала торопиться: от успеха его миссии зависела судьба не вернувшихся домой летчиков Гудимова, честь их полка и дивизии, корпуса, да и воздушной армии тоже. Он проклинал Гудимова за то, что тот заблудился, и не мог представить, как можно было опытному летчику при возвращении не найти реку Эльбу, пусть даже при плохой видимости. За день воздушная армия сделала тысячи полетов и никто, кроме эскадрильи Гудимова, не сел у американцев. Ругая последними словами капитана, Сохатый злился и на себя, думая, что плохо проверил готовность группы к вылету и не посмотрел, в каком состоянии был ее командир.