Преодоление
Шрифт:
Сделал. В кабине - голубой день. И все же от ощущений избавиться не удается: самолет по-прежнему "стоит" на хвосте и летит животом вперед. Ложное ощущение настолько захватывает Сохатого, что стрелки приборов начинают дрожать перед глазами и, расплываясь, теряют свои привычно резкие очертания.
"Вот напасть!" Он смотрит на часы и отмечает, что иллюзия длится чуть больше пяти минут, а ему кажется, что борется он с ней целую вечность.
Иван смотрит на левый борт кабины, потом на правый, под приборную доску, дышит как можно глубже, чтобы погасить раздражитель
Тогда он по показаниям приборов устанавливает машину строго в горизонтальный и прямолинейный ,полет, добавляет обороты двигателям… Теперь у него появляется новое ощущение: чудится, что машина начинает опрокидываться на спину. На приборах все хорошо, а самолет уже заваливается на крыло.
Сохатый снимает ноги с педалей, отпускает штурвал и кричит:
– Штурман! Рассказывай анекдот, ругайся, пой, кричи. Делай, что хочешь, но помоги избавиться от наваждения. Ничего не могу с собой поделать. Кажется, что мы стоим на хвосте, заваливаемся на правое крыло и начали опрокидываться на спину!
– Брось, командир, ерунду рассказывать. Никуда мы не опрокидываемся. Я в локаторе море вижу, и крена никакого нет.
– Глаза мои тоже видят, а тело не верит, и голова не слушается.
– С нами, штурманами и стрелками, командир, такие фокусы частенько бывают. Но мы же молчим и даже своим командирам об этом не говорим, чтобы зря не беспокоить.
– Тебе остается в таком положении только терпеть. А вот если бы ты баранку крутил?
Сохатый разговаривает, а сам в это время убирает лампой подсвета правый крен: уменьшает освещение левой стороны приборной доски, отчего кабина у него на глазах как бы перекашивается и правый борт поднимается вверх. "Выпрямляется" и его спина. Теперь ему кажется, что он сидит прямо.
После того как самолет "выравнялся", Иван заставляет себя выполнить разворот вначале вправо, потом влево, переводит машину в набор высоты, затем начинает снижаться… Разведчик слушается его команд, приборы оживленно разговаривают с ним, показывая свою объективность. И хотя болтанка донимает экипаж, по-прежнему, несуществующие крены и вздыбливания больше не возвращаются, и Сохатый чувствует, как постепенно успокаивается его сердце, размеренным и неторопливым становится дыхание, расслабляются мышцы и обсыхает спина. Пальцы не сжимают больше штурвал до сырости в перчатках.
Высота три тысячи метров… Болтанка осталась выше, но Ивану Анисимовичу не хочется сегодня повторно испытывать судьбу, да и топлива для полета на малой высоте нужно больше - на это они со штурманом не рассчитывали.
Окончательно решив идти домой, Сохатый облегчен: но вздыхает, думая уже о том, как оформлять донесение.
Машина вновь на автопилоте…
Сохатому представляется возможность передохнуть, перебрать обрывки мыслей и впечатлений от только что закончившейся баталии с самим собой. Прежде всего попытаться найти причину ложных самочувствий.
Иван Анисимович восстанавливает в памяти свои действия перед возникновением иллюзии и вспоминает,
"Может, тут и причина?… Это всего-навсего предположение. Случись непоправимое, никто не узнал бы, почему самолет ни с того ни с сего вдруг оказался в воде".
Иллюзии… Они не так часты и не так уж редки. И чем маневренней самолет, чем больше перегрузки испытывает пилот, тем вероятней встреча с "ложным" восприятием слепого полета, особенно если летчик один в кабине.
Поединки с иллюзиями чаще всего заканчиваются победой человека. Но… всякое бывает!
В памяти Сохатого всплывает уникальный в своей неповторимости случай, когда летчик, по его докладу, половину полета, как ему казалось, находился "вниз головой". Воевал сам с собой из последних сил, летел до момента прихода на аэродром, а потом доложил на землю, что побежден, и выпрыгнул.
"Хорошо, когда один. Выпрыгнул, и все, а если людей в самолете много, а парашютов нет? Сомнение в показаниях приборов - конец. Но и тут нельзя быть очень доверчивым, надо работать по правилу: не верь одному прибору верь только группе приборов. Их коллектив не подведет".
Сохатый стал вспоминать известные ему случаи, связанные с появлением иллюзий, и остался недовольным их малочисленностью. С сожалением подумал: "Редко летчики докладывают о появлении иллюзий в полете. Не говорят… Скрывают свою беду от врачей и командиров. Иногда врут, что они никогда с $тим не встречаются. Ставят себя под удар, ходят по тонкой жердочке. И виноваты в такой скрытности прежде всего, видимо, командиры и врачи, которые, узнавая об иллюзиях, чаще всего снимают пилота с летной работы, вместо того, чтобы лечить и тренировать. Так проще…"
Иван Анисимович заставляет себя снова пережить ложь головы и тела, чтобы лучше запомнить охватившее его чувстве опасности, страшное напряжение борьбы с невидимым врагом, прячущимся в лабиринтах собственного "я".
Сохатый анализирует свое поведение, сопоставляет его с действиями экипажа. Он благодарно, проникаясь еще большим уважением, думает о штурманах и стрелках, которые, не имея на своих рабочих местах авиагоризонта - прибора, показывающего положение самолета в пространстве, во много раз чаще, нежели летчики, испытывают ложные ощущения, но никогда не поднимают паники, доверяя свою жизнь командирам. Остаются работоспособными, справляясь в этих условиях со своими сложными обязанностями.
Как нелегко, оказывается, управлять собой. И этому искусству надо учиться всю жизнь.
В морозный день
Сохатый не летел, а купался в яркости, дневного зимнего неба. С высоты в семь тысяч метров он видел: более чем на двести километров вокруг. Огромность открывавшегося взору простора создавала впечатление неподвижности. Ивану казалось, что его истребитель, летящий со скоростью девятьсот километров в час, жаворонком завис над белоснежной долиной.