Преподобный Амвросий
Шрифт:
О, Пасха, велия и священнейшая Христе! О, мудросте и Слове Божий, и сило! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего!»
В другом роде было пасхальное приветствие старца, разосланное им в 1881 году:
«Сестры о Господе и матери! Христос воскресе! Христос воскресе! Христос воскресе! Поздравляю вас с светлым праздником Воскресения Христова и сердечно желаю всем вам встретить и провести всерадостное сие христианское торжество в мире и радовании, и утешении духовном, если кому не помешает несвойственная немощь. Вы спросите, какая же это немощь? Может быть, подумаете, что под этим разумеется неисправное проведение поста св. Четыредесятницы. Но св. Златоуст снисходит нам в этом, говоря: „Постившиися и непостившиися возвеселитеся днесь, воздержницы и ленивии день почтите!“ Также, может быть, подумаете, что это относится к памяти прежних согрешений, которая препятствует радости. Но и об этом он же говорит: „Никтоже да плачет прегрешений, прощение бо от гроба возсия“. Итак, спросите, какая же это немощь? Та несвойственная немощь, которая побудила Каина убить незлобивого Авеля, а иудеев побудила распять Христа Спасителя и Избавителя мира.
Сами можете понять, что говорю вам о страсти зависти, которая, по Писанию, не весть предпочитати полезная. Страсть зависти ни в какой радостный
Один греческий царь пожелал узнать, кто из двух хуже, сребролюбец или завистливый, потому что оба не желают другим добра. С этою целью повелел призвать к себе сребролюбца и завистливого и говорит им: „Просите у меня каждый из вас, что ему угодно; только знайте, что второй получит вдвое, что попросит первый“. Сребролюбец и завистливый долго препирались, не желая каждый просить прежде, чтобы после получить вдвое. Наконец, царь сказал завистливому, чтобы он просил первый. Завистливый, будучи объят недоброжелательством к ближним, вместо получения обратился к злоумышлению и говорит царю: „Государь! Прикажи мне выколоть глаз“. Удивленный царь спросил, для чего он изъявил такое желание? Завистливый отвечал: „Для того, чтобы ты, государь, приказал товарищу моему выколоть оба глаза“.
Вот насколько страсть зависти зловредна и душевредна, но еще и зложелательна. Завистливый готов подвергнуть себя вреду, лишь бы только вдвое повредить ближнему. Мы здесь выставили самую сильную степень зависти. Но и она, как и все другие страсти, имеет разные размеры и степени, и потому должно стараться подавлять ее и истреблять при первом ощущении, моляся Всесильному Сердцеведцу Богу псаломскими словами: „От тайных моих очисти мя, и от чуждих пощади рабу Твою или раба Твоего“ (Пс. 18, 13–14). Также со смирением должно исповедовать немощь эту пред духовным отцом. А третье средство - всячески стараться не говорить чего-либо противного о том человеке, которому завидуем. Употребляя эти средства, мы можем с помощию Божией, хотя не скоро, исцелиться от завистливой немощи.
Зависть происходит от гордости и вместе от нерадения к исполнению должного. Каин понерадел принести избранную жертву Богу. А когда Бог за такое нерадение презрел его жертву, а усердную и избранную жертву Авеля принял, тогда он, объятый завистью, решился убить и убил праведного Авеля. Всего лучше, как сказано выше, стараться истреблять зависть в самом начале смиренною молитвою, смиренною исповедию и благоразумным молчанием. Кто с помощию Божиею возможет истреблять в себе страсть зависти, тот может надеяться победить и другие страсти, и тогда не только в Светлый праздник Воскресения Христова и в другие христианские праздники он может радоваться радостию неизглаголанною, но и в простые дни всегда будет находиться в благом расположении духа и в благом устроении. Аминь.
А меня простите за непраздничное поздравление. Хотел я в праздник сказать вам нечто и полезное, а полезное редко сходится с приятным. Кому не понравится это поздравление, пусть прочтет его на Фоминой неделе и да заметит, что зависть вначале обнаруживается неуместною ревностью и соперничеством, а затем рвением с досадою и порицанием того, кому завидуем. Итак, да будем благоразумны и осторожны при первом появлении завистливого чувства, стараясь отвергать оное, прося всесильной помощи нас ради Распеншегося и в третий день Воскресшего Христа Господа. Аминь! Аминь!!!»
Не приводя других праздничных писем, из коих, в большинстве, старец разъясняет те или другие псаломские слова и церковные песни, например, «Уста моя возглаголют премудрость…», или «Наказуя, наказа мя Господь…», или «Еда забудет ущедрити Бог…», или «Покрыла есть небеса добродетель Твоя, Христе…», или «Жезл из корене Иесеова…», или «Таинство странное…» и т. д., скажем лишь, что этими своими письмами о. Амвросий создавал в своих духовных детях одно общее праздничное высокое настроение и, таким образом, соединял их в одну духовную семью.
Общие письма составляют лишь небольшую часть тех писем к монашествующим, которые были написаны о. Амвросием за 30 лет его старчества [55] . Письма эти не так разнообразны по своему содержанию, как письма к светским лицам; они учат все одному и тому же: как иметь страх Божий, как искоренять страсти, как преуспевать в молитве, как вообще жить монаху или монахине, избегая прелести и обольщений; тем не менее, они глубоко назидательны и могут быть полезны не только для монашествующих, но и для мирян. Вот основные мысли некоторых из них: мудрость христианская состоит в том, чтобы во время искушений хранить веру в Господа; бодрость - от единения с Господом, уныние - от тщеславия; сознание своей немощи, самоукорение и терпение - три ступени к смирению; кратчайший путь ко Христу - носить тяготы друг друга; главные препятствия к усвоению святости - похоть плоти, похоть очес и гордость житейская; серьезная болезнь серьезнее обращает к Богу; духовное возрождение начинается освобождением от страстей, а завершается прохождением добродетелей; о том, что грешнику полезнее вспоминать ад, нежели рай; гордый ученик должен искать старца строгого; найти совершенство без покаяния - самообман; одни правила и посты без соблюдения заповедей не спасут; должно идти средним путем; не должно вступаться не в свои дела, а себе внимать; умеренному деланию цены нет, а крайности - от диавола; об искушениях на молитве и т. д.
55
Письма о. Амвросия к монашествующим изданы Оптиною пустынью в 2-х выпусках.
Отец Амвросий в своей келейной обстановке. Будничный и праздничный день старца. Дни исключительные
Внешняя обстановка жизни о. Амвросия была самой скромной. Он занимал, как было уже сказано, небольшой корпус с правой стороны от Св. скитских врат. Небольшое крылечко изнутри скита вело в сени, а оттуда в низенький и темный коридор, по обеим сторонам которого стояли скамьи для приходящих монахов и простых посетителей мужского пола. Из коридора первая дверь направо вела в небольшую
56
Смушка - шкурка, снятая с новорожденного ягненка.
57
Мухояр - пестрая ткань из смеси льна, шерсти, реже хлопка, окрашивавшихся в пряже.
Между портретами духовных лиц были: Троекуровского затворника Илариона, Вышенского затворника - епископа Феофана, протоиерея Феодора Александровича Голубинского, Кронштадтского протоиерея о. Иоанна Ильича Сергиева и других.
У восточной стены келлии стоял небольшой письмоводительский столик, где письмоводитель писал письма под диктовку старца. В святом углу аналой со шкафчиком, со следованною на нем псалтирью и другими книгами, необходимыми для вычитывания правила. Вдоль южной стены другой стол, на котором стояли некоторые иконы, подсвечники с восковыми свечами и лежало несколько духовных книг. Вдоль западной стены стояла койка старца, а около нее печка, в зимнее время вся заваленная носками и увешанная фланелевыми рубашками. К северной стене приставлен был шкаф, наполненный святоотеческими и другими духовно-нравственными книгами. Между шкафом и печкой дверь. Затем табуретки три-четыре и два старинных кресла для почетных посетителей. Рядом с келлиею старца келлия другого его келейника, о. Иосифа, тоже вся в иконах и портретах.
Против входных дверей, в конце коридора, дверь в хибарку, или пристроенное, довольно просторное помещение для женского пола, состоявшее из нескольких комнат и коридора, который вел в заднюю еще хибарку, из которой уже был выход наружу. И здесь было множество икон, между которыми особенно выдающеюся была большая Афонская икона Божией Матери, именуемая «Достойно есть». Такова была внешняя обстановка жизни старца Амвросия.
Будничный день старца обыкновенно начинался молитвословием. Келейники в свое время попеременно читали положенное правило, а старец слушал или стоя на своей койке, или, большею частью, по немощи, сидя на тут же устроенном для него седалище… Когда же был болен, во время чтения лежал, а правила все-таки никогда не упускал. Для слушания утреннего правила поначалу он вставал часа в четыре утра, звонил, к нему являлись келейники и прочитывали: утренние молитвы, двенадцать избранных псалмов и первый час. Затем, после краткого отдыха, старец слушал часы - третий и шестой с изобразительными и смотря по дню - канон с акафистом Спасителю или Божией Матери, каковые акафисты он всегда выслушивал стоя. Описанные правила всегда были у старца с более или менее продолжительными остановками. Прослушав, например, половину утреннего правила и чувствуя ослабление сил, он отпускал от себя келейных и, отдохнувши несколько, звал опять и дослушивал правило. Так же было и во время часов. Может быть, и другие, более важные причины, заставляли старца делать эти перерывы, именно - упражнение наедине в умной молитве, о чем можно предполагать с вероятностью. Выслушав положенные молитвословия, старец начинал умываться. Кто-нибудь из келейников ставил возле его койки медный таз на табуретку и начинал понемногу лить на руки ему тепловатую воду из большого чайника; а он на коленях, нагнувшись над тазом, умывался. Во время этого действия со стороны келейников начинались вопросы: «Батюшка! Вот тот-то в таких-то обстоятельствах находится, - что ему благословите делать?» - Или: «Вот та-то просит благословения на такое-то дело, благословите или нет?» И прочее, и прочее… Старец и свое дело делал и вместе отвечал на вопросы. После умыванья старец подкреплялся чаем, среди которого диктовал письма и затем выходил к посетителям… Впрочем, так было до 70-х годов, когда силы старца были покрепче; а после того, при умножавшемся год от году числе посетителей, вследствие крайнего переутомления, он и на правило утреннее вставал позже, часов в пять, и по выслушивании часов, с каноном и акафистом, нередко ложился на койку для кратковременного отдыха. Вставая, он, бывало, промолвит: «Ох! Все больно»… В зимнее время он весьма часто простуживался. Встанет с опухшим лицом, с лихорадочным ознобом или ревматическими болями в теле, умоется, начнет растираться спиртом или какою-либо мазью. Келейники же все-таки задают вопросы, а старец едва слышным голосом отвечает. Вместе с тем начнутся у старца переодевания и переобувания, которые в продолжение дня повторялись много раз. О своем нездоровье он и в письмах к близким лицам неоднократно писал: «Слабость и болезненность усиливаются, и переобувания и переодевания утроились; жара и холода равно не выношу. В меру только один семнадцатый градус тепла; а выше и ниже дурно влияет. Вот тут и умудряйся около одного градуса вертеться, и как один этот градус удержать, когда постоянно подходят натуральные печки и своими толками умножают жар».