Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие
Шрифт:
Первые шаги на пути исполнения поставленной задачи оказались весьма удачными. Иначе, конечно, и нельзя было ожидать от сборника, большая часть которого (именно центральная) принадлежит редактору его — автору знаменитого»Толкового Типикона». Центральная часть рассматриваемой книжки представляет собою отдел в собственном смысле литургический. Здесь даются все необходимые справки о происхождении празд ника Рождества Пресвятой Богородицы и его службы; здесь указаны все изменения, имевшие место в составе службы по древним уставам (Иерусалимский канонарь, Син. канонарь, Афонский синаксарь, Еверитад. устав, древнейшие списки Студ. и Иерус. уставов); затронуты также современные уставы (у греков, у старообрядцев). Истолкование самой службы ведется со строгой методичностью. Рядом с текстом службы предлагается русский перевод. Каждое из песнопений или целые группы из них предваряются вводными замечаниями, выясняющими их общий смысл и взаимоотношение, а под строкой сопровождаются обильными пояснительными примечаниями (их 446), в которых изъясняются все литургические термины, все загадочные и неясные выражения и отмечаются все характерные мысли и оттенки слововыражения греческого подлинника. Служба праздничная захватывается автором в самом широком объеме: им дается даже обозрение служб пред- и попразднества; обследуются даже»уставные»святоотеческие чтения, которые теперь нигде не читаются. Замечательно при этом, что в рассматриваемой книге обращается серьезное внимание не только на состав и характер отдельных песнопений, их общую идею и взаимную связь, но, что особенно и интересно и вместе трогательно, — и на самые напевы церковных песнопений, как выражающие собою в значительной части характер праздника и определяющие его красоту.
Из представленного краткого обзора 1–й книжки»Христианских праздников»видно, как широко поставлено дело в новом издании. До сих пор в нашей литературе не появлялось ничего равного. Были опыты объяснения некоторых служб, например Страстной седмицы, или 12 праздников в отдельных изданиях их синодальной типографией. Но это были опыты весьма примитивного характера и притом без всякой научной базы. Их далеко оставляет позади рассматриваемое издание»Проповеднического Листка». Насколько мы знаем, оно — первый ученый труд, специально посвященный празднику. Оно вместе с тем есть первый труд, в котором с исключительной всесторонностью дается освещение данному празднику и во всей широте и полноте вскрывается его благодатное содержание. В рассматриваемой книжке немало найдет для себя интересного и полезного и ученый богослов, и литургист, и вообще образованный христианин. Так много здесь живых и свежих мыслей, и положений, и ценных литургических наблюдений. Она в особенности полезна пастырям и служителям церкви, как совершителям богослужения, полезна и проповедникам, поучительна, наконец, и для всякого православного христианина, радеющего о своей жизни в церкви. С удовлетворением, думаем, прочтут ее все. Для незнакомых с древними языками часть ее содержания, — именно некоторые объяснительные примечания, — отпадет сама собой, но и в таком случае книга по существу нисколько не потеряет в своей прелести. Самое ценное в ней для читателя (не специалиста–ученого), это — результаты подготовительной ученой и кропотливой работы, а эти результаты доступны всем, и о них говорится самым простым и ясным языком. Они собственно и важнее всего. Этот именно общедоступный материал и имеет своею целью окружить душу христианина атмосферой праздника. А в том главная благородная задача книги.
Новость литературного предприятия, или, вернее сказать, нового подвига, предпринятого в целях послужить духовным нуждам чад церкви, естественно обращает внимание на достоинства нового труда и добрые плоды этого хорошего начинания. Их мы и отмечаем с особенным ударением. Но, как и всякий первый опыт, рассматриваемая книга не чужда некоторых недостатков, которые, впрочем, легко могут быть учтены и восполнены внимательным читателем. Так, русскому переводу службы по местам можно пожелать большей точности и близости к славянскому тексту. Думается, не было нужды удобопонятные славянские слова заменять русскими и без прямой необходимости допускать перестановку слов, ибо при этом часто терялась сила логического ударения и красота выражения церковных песней.
Толкования, предлагаемые в книге, конечно, безупречны. Как уже мы говорили, в предварительных эскизах в книге кратко и рельефно очерчивается общая мысль песнопения; в подстрочных же примечаниях обстоятельно выясняются все непонятные слова, оттеняются глубокие мысли, красивые выражения, художественные сравнения. Все это делается с бесподобным мастерством, с глубоким знанием дела, с обширной эрудицией, с завидным глубокомыслием. Но жаль, что весь этот богатый материал недостаточно планомерно расположен и рассеян без связи в массе других примечаний. Ряды весьма глубоких и ценных мыслей, мыслей общедоступных и вместе прямо отвечающих поставленной задаче — ввести христианина в духовную атмосферу праздника (см., например, прим. 13, 17, 54, 65, 84, 86, 92, 152), ряды этих мыслей теряются среди замечаний узко–специального — патрологического, литургического, филологического — характера и между другими учеными цитатами, которыми так испещрено сочинение. В этом пестром смешении те мысли утрачивают силу своей выразительности и привлекательности и потому не достигают своего прямого назначения. Лучше было бы выделить их связные вводные эскизы, что, хотя бы и растянуло несколько изложение книги, но зато гораздо живее, сильнее и целостнее представило возвышенные и глубокие богословские и художественные наблюдения автора, сделанные с тонким чувством церковного эстета–знатока и любителя православного богослужения. Такие эскизы вполне бы напомнили собою древние святоотеческие толкования, изложенные в такой же целостно–связной форме, с тем же обилием глубоких мыслей, иногда более импонирующим в толкователе, чем в толкуемом авторе, или, — если угодно сравнение из светской письменности, — они напомнили статьи талантливых литературных критиков на изящные художественные произведения — статьи, способные соперничать с ними в глубине своих эстетических постижений.
Относительно некоторых толкований автора можно сделать мелкие замечания. Нам кажется, автор напрасно по местам (прим. 130) думает, что в богослужебных песнопениях нет повторений даже в оттенках мыслей. Они есть и должны быть: что мы любим, чему радуемся, о том часто и говорим. В богослужении тем более нельзя было избежать их, что песнопения принадлежат разным авторам.
Для полного выяснения развития мыслей в богослужебных песнопениях хорошо было бы проследить течение их у разных авторов, а также отношение одного из них к другому (ср., например, канон Андрея Критского [3 песнь] в отношении к стихирам вечерни, к песнопениям кондакарного типа, т. е. в данном случае к седальнам, кондаку и икосу). К сожалению, сделать это почти невозможно. Песнопения (стихиры) в богослужебных книгах часто переставлялись с одного места на другое и вырывались из той связи, в которую были поставлены авторами. Самые имена авторов во многих случаях изглажены беспощадным временем, и наука теперь почти лишена всяких средств для их восстановления. Некоторым пособием в данном случае могло бы послужить критическое (т. е. сделанное по всем рукописям) издание миней. В рукописях можно было бы найти в большем количестве потребные указания. Но, к сожалению, мы и доселе не имеем критического издания миней — ни греческого, ни славянского. В то время как на западе даже протестанты находят средства, и силы, и интерес издавать критически чуждых им по духу греческих святых отцов, мы, к стыду нашему, не можем сделать того же в отношении к нашим драгоценным богослужебным текстам, которые подлинно составляют украшение православной церкви, и изучение которых как бы указано нам самой судьбой и настоятельно необходимо в виду высокой богословской и жизненной значимости православного богослужения. Научное издание богослужебных книг — насущная потребность наших дней. Без него литургическая наука не может далеко
В какое иногда затруднительное положение ставит литургиста отсутствие критических изданий, делая невозможным твердое решение разных критических вопросов, можно видеть на следующем примере. В службе Рождества Богородицы стихиры (первые три) на Господи воззвах в славянской минее надписываются именем Сергия патриарха, в греческой — просто Сергия (в других местах с добавкой:«Святоградца»IX в.). Автор рассматриваемой книги предпочитает показание греческой минеи на том основании, что о Сергии патриархе неизвестно, как о песнописце. Но вопрос так просто решен быть не может. Еще не доказано, что древние греческие рукописи не имели надписания имени Сергия патриарха. Возможно, что оно в них было, как есть в славянском тексте. Ведь в древнеславянских переводах, как известно, сохранилось много архаических черт, исчезнувших в греческом рукописном предании. Что касается до патриарха Сергия, то несмотря на дурную славу о нем, заслуженную печальной ошибкой его старости (монофелитская ересь — его изобретение), греческие историки все же сохранили благодарную память о нем как песнописце (акафист Богоматери) и церковном деятеле, много отдававшем внимания разным богослужебным реформам (Пасх, хроника, хроника Сафы). Праздник Рождества Богородицы в его время (нач. VII в.) уже существовал, и нет ничего невозможного в том, что он принес ему дары своего поэтического вдохновения. Правда, в церковных уставах по IX в. включительно не упоминается под 8 сентября вовсе о стихирах на Господи воззвах, но это не уполномочивает решительно ни на какие заключения, ибо в этих уставах не упоминается также и о других песнопениях праздника, принадлежавших перу св. Андрея Критского, Германа патриарха, Иоанна Дамаскина, живших в VIII в. При том, если верить повести о посещении (в начале VII в.) Иоанном (Мосхом) и Сафронием Нила Синайского -подлинность каковой повести, впрочем, еще совершенно не исследована, — то уже в VII в. стихиры вообще были в церковном употреблении. Ясно отсюда, что нельзя с решительностью возражать против авторства патриарха Сергия. Для решения этого вопроса, важного, между прочим, для определения самых ранних песнопений праздника и для истории церковных песнописцев, очевидно, должно быть привлечено больше данных, чем мы теперь располагаем. Критическое издание минеи могло бы тут дать какие-нибудь более определенные указания, особенно при исследовании всего литургического материала, усвояемого в рукописях Сергиям патриарху и святоградцу.
Примечания автора с изъяснением греческого текста так обильны и так основательны, что ни в чем и никак не могут быть дополнены. Критическое отношение к себе они могут вызвать только в двух случаях: прим. 131: thalamos можно передать прямо»брачный чертог»(в контексте получится довольно смелый, но образный оборот); прим. 432: другой (по сравнению с общепринятым) перевод Флп.2:6, допускаемый автором, по нашему мнению, абсолютно невозможен по соображениям чисто грамматического свойства. В некоторых случаях от рассматриваемой книжки хочется желать еще большего проникновения»литургическим»духом. Например, хотелось бы, чтобы в истолковании паремийных чтений главенствовал греческий перевод LXX, а не еврейский текст, сглаживающий мессианские места (в паремии из Иез.:«игумен»,«врата Еламские»). В указании уставных святоотеческих чтений хотелось бы видеть ссылки не столько на В. Четь–Минеи, сколько на книги, более близкие к богослужебному употреблению, например Торжественник или новейшие отдельные издания служб великих праздников с такими чтениями.
Книга не избежала обычной участи печатных изданий: в ней очень много опечаток, исправить которые, впрочем, нетрудно. Отметим из них более досадные и не прямо бросающиеся в глаза. В прим. 117 нужно 610 вместо 630; на стр.64 нужно Лк. вместо Мф.
Конечно, все подобного рода недочеты — ничто в сравнении с важными достоинствами книги. Ценная новинка, изданная»Проповедническим Листком», бесспорно, всегда будет и останется книгой полезной и хорошей, столь же ученой, как и назидательной. Все же вообще предприятие»Проповеднического листка», насколько о нем можно судить по первому выпуску, бесспорно будет незаменимо ценным вкладом в русскую богословскую литературу.
Пожелаем же новому изданию блестящего продолжения и самого широкого распространения.
18 ноября 1915 г.
П. Минин. Главные направления древне–церковной мистики. Сергиев Посад, 1916. 87 с. Ц. 50 к.
Печатавшееся в»Богословском Вестнике»с 1911 г. (1911, декабрь, с.823–838; 1913, май, с.151–172; 1914, июнь, с.304–326; сентябрь, с.42–68) ученое исследование П. М. Минина о главных направлениях древне–церковной мистики недавно — почти накануне 1916 г. — вышло, наконец, в свет отдельным изданием. Все, кто еще по»Богословскому Вестнику»знакомы с этой работой, несомненно, будут весьма рады ее появлению. Она теперь весьма кстати, судя по увеличению мистических запросов в нашем обществе и литературе. Она вообще тем более кстати, что может направить внимание читателей от ложных и болезненных мистических порывов к здравой и святой мистике отцов Церкви. Автор книги — полный хозяин своей темы. Он уже известен как ученый работник в области изучения мистики. Перу его принадлежит весьма хорошая брошюра:«Мистицизм и его природа»(Сергиев Посад, 1913). Но особенно с блестящей стороны обнаруживает он себя в настоящем своем произведении. В своей книге он дает обзор древне–отеческой мистики на большом протяжении времени — от Климента Александрийского до Симеона Нового Богослова, с одинаковым вниманием исследуя каждого из затрагиваемых им церковных писателей. Все исследование автора написано по первоисточникам. Привлечена им также и вся нужная литература — специальная и общая, русская и иностранная. Но что особенно пленительно в его книге, так это те широкие обобщения, которыми он украсил свою работу. В этом немалое его преимущество пред другими учеными исследователями. Обыкновенно в ученой работе детальные изыскания поглощают все внимание исследователя: в результате он разменивается на мелочи, сужает свой кругозор и теряет способность подыматься на ту высоту, с которой он мог бы окинуть широким взором свой сырой разрозненный материал, определить в нем главнейшие типы и общие особенности, подвести случайные скопления фактов под закономерные, так сказать, рамки и представить их в виде органически связных и последовательных рядов. Но именно от указанного недостатка свободен наш автор. Способность и усердие к детальному анализу не уступает у него силе синтеза. Он смело создает широкие и всеобъемлющие обобщения. Благодаря тому ему удается в общих штрихах нарисовать целую картину развития древнехристианской мистики, живописно оттенить отличительные черты отдельных ее типов и рельефно изобразить особенности мистического склада каждого изучаемого писателя, насколько те выразились в творческих продуктах их высокого религиозного духа.
Автор устанавливает, как результат своего исследования, три главных направления древне–церковной мистики — «абстрактно–спекулятивное»,«нравственно–практическое»и примирительное. После общей характеристики их (1–11) он переходит к изложению воззрений представителей первого направления (12–39). Здесь под его умелым пером начинают с величавой последовательностью в дымке философского глубокомыслия проноситься пред нами возвышенные воззрения Климента Александрийского, первого представителя церковного мистического 'a, Дионисия Ареопагита, загадочного автора загадочных, почти непонятых по возвышенности богословствования книг, и св. Григория Нисского, этого величайшего в отцах философа. На смену этим великанам богословствующей мысли, отцам абстрактно–спекулятивной мистики, выступают у автора далее люди чувства и подвижнического делания, представители нравственно–практического направления мистики, с их более простым, более наглядным и вместе полным более живого и яркого чувства духовно–мистическим опытом. После Оригена, значение которого в отношении к мистике можно признать просто миниатюрным по сравнению с его огромными заслугами в богословии, живо и наглядно во всем блеске и красоте своих глубоких и проникновенных созерцаний встает пред нами преп. Макарий Египетский, поистине Великий среди великих, за ним — не менее привлекательный тайновидец мистического боговедения преп. Симеон Новый Богослов, в XI в. воскресивший в одряхлевшей Византии предания святой старины и пробудивший в ней высшие запросы мистического чувства (39–69). Наконец, как объединение того и другого направления, отмечается у автора третье — «этико–гностическое (примирительное) направление, и в числе представителей его получают сжатую, но полную характеристику преп. Исаак Сирин и преп. Максим Исповедник (69–86).