Прерия
Шрифт:
— А что вы мне приготовите? — угрюмо спросила Эстер. — Мушку, чтобы я заснула?
— Лучше припарку, — ответил доктор. — Но если у вас боли, то у меня есть успокоительные капли, и если их влить в стакан моего хорошего коньяка, они непременно должны утолить боль.
Естествоиспытатель знал, что попал на слабую струнку Эстер, и так как он нисколько не сомневался, что это лекарство будет принято ею, то немедленно принялся за его приготовление.
Когда доктор принес лекарство своей соседке, она взяла стакан с угрюмым, недовольным видом, но выпила с покорностью, которая показывала, что питье не противно ей. Она даже пробормотала несколько слов благодарности, и ее Эскулап уселся рядом с ней, чтобы следить за действием лекарства. Менее чем через полчаса дыхание Эстер стало так глубоко и, как сказал бы сам доктор, так прерывисто, что он мог бы испугаться действия своего лекарства, если бы не знал, что этот новый симптом сонливости вызван дозой опиума, подмешанного им в коньяк. Когда заснула эта беспокойная женщина, на утесе воцарилось общее глубокое молчание.
Тогда доктор Баттиус поднялся со всевозможными предосторожностями и без шума. Он вышел из хижины, вернее, из собачьей конуры, так как она не заслуживала другого названия, и отправился сначала к другим хижинам. Там он был, пока не убедился, что все их обитатели погружены в глубокий сон. Удостоверившись в этом важном обстоятельстве, он не стал раздумывать больше и начал карабкаться по крутому подъему к высшей точке скалы, хотя он и шел чрезвычайно осторожно, но невольно производил некоторый шум. В ту минуту, когда он мысленно поздравил себя с благополучным исходом своего предприятия и собирался было поставить ногу на самую вершину утеса, чья-то рука дернула его тихонько за край одежды. Это возымело на него такое действие, как будто исполинская сила Измаила Буша пригвоздила его к месту.
— Разве в этой палатке есть кто-нибудь больной, что доктор Баттиус является в столь поздний час? — спросил нежный голос.
Лишь только сердце естествоиспытателя вернулось на свое место после поспешной экспедиции в пятки — так описал бы человек, менее знакомый с анатомическим устройством животного организма, чем доктор Баттиус, то ощущение, которое он испытал при этом неожиданном столкновении, — он оправился настолько, что решился отвечать, не возвышая при этом голоса, столько же из страха, сколько из благоразумия.
— Благородная, Нелли, я в восторге, что это вы, а не кто-нибудь другой. Молчание, дитя мое, молчание! Если Измаил узнает наши планы, он, не задумываясь, сбросит нас обоих с вершины этого утеса на равнину. Тсс, Нелли, тсс!
Разговаривая, доктор продолжал идти дальше, и когда замолчал, его спутница и он очутились у края утеса.
— А теперь, доктор Баттиус, — серьезно сказала Эллен, — нельзя ли мне узнать, зачем вы подвергали себя опасности полететь без крыльев с вершины этого утеса, рискуя обязательно сломать себе шею при падении?
— Я ничего не скрою от вас, достойная и добрая Нелли. Но вы уверены, что Измаил не проснется?
— Этого нечего опасаться: он будет спать до тех пор, пока солнце не опалит ему веки. Опасность грозит только со стороны тетки.
— Эстер спит, — сказал доктор наставительным тоном. — А вы, Эллен, сторожите эту ночь на утесе?
— Я получила приказание.
— И вы видели, по обыкновению, бизона, антилопу, волка, оленя или животных из порядков pecora, belluae и ferae?
— Я видела животных, которых вы назвали по-английски, но я не знаю индейских языков.
— Есть еще один порядок, о котором я вовсе не говорил и который еы также видели, — порядок primates, не правда ли?
— Я не могу ответить вам, я не знаю животного этого имени.
— Ну, Эллен, вы говорите с другом; я говорю о роде homo, дитя мое.
— Что бы я ни видела…
— Тише, Нелли! Ваша живость выдаст нас. Скажете, бы не видели, чтобы некоторые двуногие, называемые людьми, бродили по равнине?
— Конечно, видела. Дядя и его дети охотились на буйвола с полудня.
— Вижу, что надо говорить вульгарным языком для того, чтобы вы поняли меня. Эллен, я говорю о разновидности Кентукки…
Эллен покраснела, как роза, но, к счастью, темнота скрыла ее румянец. Она колебалась одно мгновение; потом вооружилась мужеством и ответила решительным толом:
— Если вы желаете говорить загадками, доктор Баттиус, то ищите себе других слушателей. Задавайте мне вопросы на чистом английском языке, и я откровенно отлечу вампа том же языке.
— Как вам известно, Нелли, я путешествую в этой пустыне с целью отыскивать животных, оставшихся до сих пор неизвестными для взора науки. Среди многих других я открыл primates; qenus homo, species — Кентукки, и я называю его Поль…
— Тс! Ради бога! — вскрикнула Эллен. — Говорите тише, доктор; нас могут услышать.
— Поль Говер, — продолжал доктор, — охотник за пчелами по профессии. Теперь я говорю обыкновенным языком; вы понимаете меня?
— Отлично понимаю, отлично, — ответила удивленная, взволнованная молодая девушка, с трудом переводя дыхание. — Но почему вы говорите мне о нем? Он просил вас подняться на утес? Он ничего не знает. Клятва, которую меня заставил дать дядя, заставляет меня молчать.
— Да, но есть некто, кто не давал клятвы, и он открыл мне все. Мне хотелось бы быть в состоянии так же легко поднять завесу, прикрывающую тайны и сокровища природы. Эллен! Эллен! Человек, с которым я неосмотрительно заключил compactum, или договор, к сожалению, позабыл о законах, обязательных для честного человека. Я говорю о вашем дяде, дитя мое.
— Вы говорите об Измаиле Буше — муже вдовы брата моего отца, — ответила несколько раздраженным тоном оскорбленная молодая девушка. — Право, жестоко упрекать меня случайными узами, которые я порвала бы с восторгом и навеки.
Эллен не могла больше говорить от испытываемого ею чувства унижения и, прислонившись к выступу утеса, зарыдала так, что положение ее и доктора стало вдвойне критическим. Доктор пробормотал несколько слов извинения и объяснения; но прежде, чем он успел закончить свое изысканное оправдание, Эллен подняла голову и твердо проговорила:
— Я пришла сюда не для того, чтобы глупо проливать слезы, а вы здесь не для того, чтобы осушить их. Что привело вас сюда?
— Мне нужно видеть существо, находящееся в этой палатке.
— Значит, вы знаете, кто находится там?
— Я думаю, что знаю, и у меня есть письмо, которое я должен передать этому существу. Если в палатке четвероногое — мне не в чем упрекать Измаила. Если это двуногое, оперенное или неоперенное, он обманул меня, и наш договор расторгается.
Эллен сделала доктору знак, чтобы он оставался на своем месте и хранил молчание. А сама проскользнула в палатку и осталась там несколько минут, показавшихся очень продолжительными и тяжелыми для естествоиспытателя. Наконец Эллен вернулась, взяла его за руку, и они вместе вошли в таинственную палатку.