Прерванная жизнь
Шрифт:
Медсестрам ужасно понравилось то, что мы крутимся в кухне.
– Небольшая практика перед тем, когда вы поженитесь с Вэйдом? – спросила одна из них.
– Не думаю, чтобы Вэйд годился в мужья, – ответила ей Джорджина.
Даже тот, кто никогда этим не занимался, наверняка понимает, каким горячим должен быть сахар, чтобы в конце концов превратиться в карамель. Именно таким горячим он и был, когда сковорода выскользнула у меня из рук, и половина горячей карамели вылилась на руку Джорджины, держащей передо мной пергаментную бумагу.
Я
Уже не помню, кто это сказал, И. Говард Хант или Джи Гордон Лидди во время прослушиваний по делу аферы Уотергейт, что, желая подготовиться к пыткам, каждый вечер он держал ладонь над горящей свечой и держал ее над огнем до тех пор, пока не раздавалась вонь опаленной кожи.
Кто бы из них это не сказал, нам это уже было известно. Залив Свиней, обшмаленная шкура, способные на все убийцы, готовые лишать жизни «голыми руками». Нам – Джорджине, Вэйду, мне – а так же нашей публике, состоящей из медсестер, известны допремьерные показы и генеральные репетиции. Единственное, что рецензии медсестер выглядят несколько иначе, чем в прессе, приблизительно так: «Случай не вызвал у пациентки никаких побочных эффектов», либо: «Пациент продолжает фантазировать, что его отец агент ЦРУ, и что у него опасные приятели».
ЕСЛИ БЫ ТЫ ТУТ ЖИЛ, ТО БЫЛ БЫ УЖЕ ДОМА
Дэзи была сезонным явлением. Она появлялась каждый год перед Днем Благодарения и оставалась с нами до самого рождества. Иногда приезжала к нам и в мае, на свой день рождения.
Всегда у нее была отдельная палата.
– Кто освободит свою палату или поселится с кем-нибудь другим? – спросила старшая медсестра во время нашей еженедельной встречи в один из октябрьских дней.
Всегда это был напряженный момент. Джорджина жила вместе со мной, так что мы разве что могли весело приглядываться к разыгрывающемуся представлению.
– Я! Я! – вырвалась с поднятой рукой некая особа, которая была девушкой Мартиана, но у нее самой был такой малюсенький пенис, и она с охотой его всем показывала. Правда, никто в одной палате с ней жить не хотел.
– Я могу с кем-нибудь поселиться, если только кто-нибудь захочет, но, конечно же, никто не захочет, а мне не хотелось бы никого заставлять хотеть этого.
Это была Цинтия, которая начинала говорить подобным образом после шести месяцев электрошоковой терапии.
– Я могу поселиться с тобой, Цинтия, – поспешила с помощью Полли.
Только это никак не решало проблемы, поскольку Полли уже делила палату с Дженет, недавно принятой аноректичкой. Когда ее вес становился меньше тридцати семи килограммов, ее тут же начинали кормить принудительно.
Ко мне наклонилась Лиза.
– Я видела, как ее вчера взвешивали, – громко заявила она. – Тридцать девять кило. Под конец недели ее подключат к трубке.
– Тридцать девять – это идеальный вес, – стояла на своем Дженет.
Но то же самое она говорила и при сорока одном с половиной килограммах. С ней тоже никто не хотел жить.
В конце концов, после недолгой дискуссии, в одну палату поместили пару кататоников. Так что Дэзи могла приезжать. Ее ожидали к пятнадцатому октября.
У Дэзи имелись две страсти: прочищающие средства и цыплята. Каждое утро она первой появлялась возле пульта дежурной медсестры и, нервно барабаня пожелтевшими от никотина пальцами в стекло, требовала свои очищающие средства.
– Ну, что там с моим бисакодилом? – цедя сквозь зубы, подгоняла она. – Как там с лаксигеном?
Если кто-либо из нас становился рядом, Дэзи ухитрялась пихнуть ей локтем под ребро или сильно наступить на пальцы. Она ненавидела любого, кто появлялся рядом с ней.
Ее отец – крепкий, приземистый мужчина с лицом высохшей картофелины – два раза в неделю приносил ей цыпленка, изжаренного по мамочкиному рецепту и тщательно завернутого в алюминиевую фольгу. Дэзи клала цыпленка на колени, ласково гладила его через сморщенную фольгу и нетерпеливо зыркала по сторонам, ожидая, когда же отец наконец-то уйдет и позволит ей в спокойствии добраться до поджаристой птицы. Но отец каждый раз желал оставаться рядом с Дэзи так долго, как это только было возможно, поскольку страшно любил ее.
У Лизы было свое собственное объяснение всему этому:
– Ему трудно поверить, что она его родная кровинка, и чтобы убедиться, что доченька это не призрак, он хотел бы ее трахнуть.
– Такую вонючую? – засомневалась Полли.
Это правда, от Дэзи здорово несло; ясный перец, говном и жареными цыплятами.
– Но ведь она же не всегда воняет, – продолжала убеждать нас Лиза.
Мне казалось, что Лиза права; я и сама заметила, что Дэзи ужасно сексуальная. Хотя она и шипела сквозь зубы, раздавала удары локтем, от нее немилосердно воняло, а ее руки постоянно блестели от жира – в ней имелась некая жаркая искра, которой не хватало нам всем. Дэзи носила короткие шорты и подрезанную на высоте пупка маечку, открывая бледное, мясистое тело. Когда утром она маршировала за этими своими прочищающими средствами, то беззаботно крутила попкой, рисуя в воздухе невидимые полукружья.
Девушка Мартиана была влюблена в нее. Она таскалась за Дэзи по коридору и просительно ныла: «Ну хочешь посмотреть мой пенис? Хочешь на него глянуть?», на что Дэзи злобно шипела: «Срать я хотела на твой пенис!».
Никто из нас никогда не был у Дэзи в комнате. И тогда Лиза решила, что будет первой, кто туда попадет. Она продумала очень подробный план.
– Блин, ну меня прижало, – повторяла она с утра до вечера целых три дня. – Елки, ну меня и прикрутило.
На четвертый день она получила от старшей медсестры лаксиген.