Прерванный полет «Боинга-737»
Шрифт:
— Да, отец.
— Так что же ты молчал?
— Лечение платное, отец, — потупился Бахмар. — Вместе с дорогой и лекарствами получается шестьсот тысяч евро, я несколько раз пересчитывал.
— Шестьсот тысяч евро, — пробормотал Рахман, роняя руки. — Всего лишь…
— Ты ее любишь? — спросил сын, глядя ему в глаза.
— Конечно! Больше жизни! Я на все ради нее готов!
— Это все слова, отец. Если ты любишь маму, то просто обязан найди деньги. Ты сам учил меня, что для мужчины нет ничего невозможного.
— Я попробую, — пробормотал Рахман, отводя глаза.
— Нет. Не попробуешь. Найдешь эти чертовы деньги. Или это сделаю я. — Юноша говорил тихо, но так страстно, что воздух вокруг них наэлектризовался, как во время грозы. — Ограблю банк. Или запишусь в смертники — не знаю. Если у тебя не получится, то скажи сразу, чтобы не терять время даром.
— Когда… — Рахман с трудом проглотил ком в горле. — Когда нужны деньги?
— Через две недели, — ответил Бахмар. — Максимум через три. Потом будет поздно.
Две недели пролетели незаметно. От Захаб теперь не отходила специально нанятая сиделка, но разве могла она отогнать смерть, таящуюся у изголовья кровати? Всякий раз, возвращаясь из рейса, Рахман видел, как поникают плечи сыновей, как все ниже опускаются их головы. Бахмар ничего не спрашивал и не напоминал о том разговоре в больнице. Но сегодня, перед вылетом Рахмана в Джабур, он сказал:
— Доктор Форманн спрашивает, готовы ли мы заказать место в его клинике. Много желающих. Ты что-то решил, отец?
И тут впервые в своей жизни Рахман побоялся сказать сыну правду.
— Кажется, есть один вариант, — соврал он, с преувеличенным вниманием проверяя, все ли захватил в дорогу. — Завтра выяснится.
— Что ж, желаю удачи, — сухо произнес Бахмар и отвернулся. Скорее всего, не поверил родному отцу. А как ему верить, когда он что-то жалко лепечет и лжет, лжет…
Прости, Бахмар.
— Что вы сказали, командир?
Вздрогнув, Рахман уставился на второго пилота непонимающим взглядом.
— Разве я что-то сказал?
— «Прости, Бахмар»… — процитировал Рахат Аквар. — Это ваш сын, если я не ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Заканчивай тут без меня.
Рахман порывисто встал и покинул кабину. Ему было стыдно. Он превратился в ничтожество. Не сумел достать денег, едва не разбил самолет, смалодушничал перед сыном. Хорошо еще, что Захаб не видит всего этого безобразия. Когда он зашел попрощаться, она его не узнала. Витала где-то далеко… уже почти там, куда предстояло отлететь ее душе.
Сам не свой, Рахман отправился в ближайший отель, заперся, принял душ и рухнул на кровать. По телевизору показывали какое-то ток-шоу, аудитория с жаром обсуждала всякую ерунду, и видеть это было невыносимо. Как могут люди шутить и болтать о всякой ерунде, когда у других горе? Зачем они ведут себя как беспечные мартышки, когда за всеми ними однажды явится смерть и положит свою холодную костлявую пятерню на плечо?
Рахман выключил телевизор, едва удержавшись от того, чтобы не запустить в него пультом. Ему хотелось забыться. Хотелось спрятать голову в песок, как это делает глупая птица страус. Ужасно раздражали веселые голоса, бубнящие что-то неразборчивое за стеной. Некоторое время Рахман ворочался на кровати и даже накрывал голову подушкой, однако сон не приходил. Тогда он встал и открыл холодильник. На дверце заманчиво поблескивали маленькие бутылочки с крепкими спиртными напитками, на полке стояли две запотевшие бутылки пива. Попробовать, что ли? За всю свою жизнь Рахман ни разу не пригубил даже капли спиртного, но знал, что западные мужчины прибегают к нему в трудные минуты. Напиваются и отключаются от действительности. Рахману тоже хотелось отключиться. Он устал от чувства безысходности.
Его рука потянулась вперед и обхватила пивную банку. Она была холодной и увесистой. На крышке красовалось кольцо, за которое следовало дернуть, чтобы добраться до содержимого. Рахман повертел банку перед глазами и поставил на место. Взял вместо нее бутылочку с желтым напитком. Это было виски. В другой бутылочке, белой, плескалась русская водка. С чего начать? Рахман выбрал водку и уже собирался свинтить пробку, но Провидение удержало его от греха. Его сотовый телефон заиграл тягучую восточную мелодию.
Рахман поставил бутылку на место, аккуратно закрыл холодильник и взял телефон:
— Да?
Его голос был настороженным. Номер звонившего был ему не знаком. Ошиблись номером? Но почему тогда так сильно бьется сердце, словно предчувствуя нечто неожиданное?
— Господин Аббас Рахман? — спросил мужской голос по-английски.
— Да, это я, — ответил он тоже по-английски.
— Меня зовут Алим Карани, — прошелестело в трубке. — Я ваш соотечественник. Прилетел из Германии.
— Чем могу быть полезен? — спросил Рахман, насторожившись еще сильнее.
Не было у него в Германии ни родственников, ни просто знакомых. Что нужно этому человеку? Уж не проходимец ли он? Не станет ли клянчить деньги, ссылаясь на законы, предписывающие мусульманам помогать друг другу в беде? Ну уж нет, не на того напал. Аббас Рахман и сам попал в беду, да вот только никто не торопится протянуть ему руку помощи. Всех, кого мог, обзвонил, прося занять хотя бы несколько тысяч евро. Тщетно. Теперь жена умирает, а старший сын смотрит волком. Сколько времени потребуется мальчишке, чтобы настроить против отца братьев?
Все эти мысли, пронесшиеся в голове Рахмана, бесследно испарились, когда он услышал:
— Я — ассистент известного вам доктора Форманна.
— Э-э… М-м…
Больше Рахману ничего не удалось из себя выдавить. В голове стало пусто. Слышно было, как бьется сердце в грудной клетке, как работают легкие, впуская и выпуская воздух. Не зная, что сказать, Рахман кашлянул. Потом еще и еще.
— Нам нужно встретиться, — сказал мужчина, представившийся Алимом Карани. — У меня к вам деловой разговор.