Преследуя восход
Шрифт:
Когда Молл и я заглянули внутрь, мы обнаружили, что там находилась лестница, очень широкая и целая; темнота, в которую она вела, прямо брызнула нам в глаза. Мы переглянулись, пожали плечами и помахали остальным, чтобы те шли за нами. Они повиновались, но не слишком охотно. Я впервые за это безумное путешествие заметил, что они по-настоящему заколебались. Что ж, я не мог их за это упрекать. У меня не было выбора, а у Джипа и Молл имелись свои причины. Но даже тех, кто любит золото и ненавидит волков, можно понять, когда они не хотят лезть в заведомую ловушку.
Тем не менее они все равно пошли, так же осторожно, как и мы, прижимаясь спиной к стенам, с оружием наготове, без всякой уверенности в том, что принесет следующий шаг. Воздух был неподвижен, но пламя фонаря колебалось и дрожало, словно с ним играло чье-то легкое дыхание; у меня почему-то было такое чувство, что если бы его нес кто-то другой, а не Молл, оно бы погасло совсем. Правда, оно не слишком помогало, но все же… Атмосфера этого дома давила на плечи, и даже когда свет выхватил край высокой сводчатой каменной арки и мы почувствовали, что колодец открывается в более широкое пространство, страх не стал слабее. Буря теперь казалась всего лишь отдаленным шумом. Здесь было тихо, как в могиле — во всяком случае в большинстве могил, но мы не могли быть здесь одни.
Затем прямо у кромки света что-то стремительно мелькнуло. Мой пистолет и оружие Джипа выстрелили одновременно. Появилась ослепительная вспышка, и раздался пронзительный вопль, от которого у меня похолодело в груди. Это не был крик волка — в кого же угодил мой панический выстрел? Потом, когда мое зрение прояснилось, я облегченно вздохнул. На ступеньках внизу лежали окровавленные останки двух жирных черных крыс: одну из них выстрелом перерубило надвое, у второй оторвало лапу, и она корчилась в предсмертных муках. Джип и я обменялись смущенными улыбками.
— Хорошая стрельба, дружище! — сказал Джип.
— Ничего себе стрельба! Их тут было, наверное, не меньше сотни!
— Так мало?
Молл подняла фонарь, и ее длинные кудри засияли золотом; казалось, пламя удвоило их блеск; светлые глаза сверкнули. Над нашими головами появился грубый сводчатый потолок, а слева и справа неясно обрисовались альковы, и гнетущее ощущение слегка ослабло.
— Наверное, здесь был винный погреб! — прошептал Джип, когда стало ясно, что сию минуту на нас никто прыгать не собирается.
Что-то мягко хрустнуло у нас под ногами, и он посмотрел вниз:
— Кукурузная мука? Может, мукомольня…
Затем свет коснулся задней стенки алькова.
— Нет, — заметил Джип. — Стало быть, это не винный погреб.
— Разве что они держали здесь бочонок амонтильядо [26] , — прошептал я в ответ, глядя на ряд свисающих цепей и кандалов, и Джип криво усмехнулся.
Молл гневно отбросила свои кудри, и пламя подпрыгнуло, когда закачался фонарь. По всей стене выступал ряд альковов, и с потолка свисали ржавые остатки железных клеток, в которых человек мог бы сидеть на корточках, но ни сесть нормально, ни встать там было невозможно. В центре помещения был сложенный из кирпичей очаг, наподобие кузнечного горна, однако железяки на длинных ручках, так и стоящие в нем среди золы, явно не были предназначены для работы с металлом.
26
Намек на рассказ Э. По с таким названием.
Молл зашипела, как кошка:
— Проклятые даго! Пусть дьявол изжарит этих псов в аду на сковороде! Темница! Темница для беспомощных рабов! И место пыток! Разверзнись, ад, и поглоти ее, и заточи в ней ее хозяев!
Она не шептала. Ее проклятие сотрясло воздух, а от стали, звучавшей в ее голосе, у меня все тело закололо иголками. Тени запрыгали в панике, когда она размахивала фонарем, а свет горел высоко и ясно. Даже ржавые клетки скрипели и раскачивались, и я содрогнулся, увидев, что из одной торчат пожелтевшие кости лишенной кисти руки. Судя по всему, ее изгрызли крысы. Казалось, кости указывают на что-то на полу. И действительно, там что-то было: дорожки, завитушки и спирали, проглядывавшие сквозь холмики серой пыли. Фигуры, которые мне что-то напомнили, что-то явно неприятное; но единственное, о чем я подумал, было: почему они не заплесневели, почему их не сожрали крысы?..
Джип щелкнул пальцами:
— Веверы! И конечно же, из кукурузной муки!
Тут я вспомнил:
— Джип, это же… такими же рисунками они разрисовали мой офис!
— Держу пари, это они и есть! Гребни, знаки лоа! Здесь совершались ритуалы, и совершались они не испанцами! Это что-то вроде геральдики — делаешь знак, призываешь их… Смотри, видишь, что-то вроде корабля с парусом, это морской бог Агве! А прямо перед нами, вот тут, похоже на розу ветров — это… — Он на секунду запнулся. — Это твой приятель Папа Легба, а там, видишь, сердце с завитушками вокруг. Это мечи, пронзающие его…
— Ибо семь не есть знак ее! — повторил я, пораженный.
— Что?
— Так сказала женщина в вороньем гнезде — я об этом и забыл, — темная женщина с лицом, как дубленая кожа… я думал, она просто…
— Мэй Генри, — задумчиво произнесла Молл. — Старая пиратка с Бермудов, она так долго плавала в тех водах, что эти суеверия прилипли к ней, как ракушки к килю. Она со странностями, но в своем уме. Скверно, что она не пошла с нами. К чему это она сказала?
— Обо мне — после того, как ты и я… и ветер, она назвала его Гробовщиком…
— Тот, что уносит умирающих, да! И злые чары! И, клянусь всем, что свято, она права! Эрзулия, ее знак — пронзенное сердце, сила любви! Но вот это — этот вевер, ты разве никогда не видел этой фигуры, Джип?
— Она, конечно, грубовата. Вроде скошена, исковеркана… А, да. Ты хочешь сказать, что это Эрзулия Кровь-в-Очах?
— Да, это искаженная Эрзулия, любовь, рождающая боль и гнев! Любовь, приносящая разрушение! Эрзулия в рабстве у Педро! Дон Педро, лоа, что искажает остальных, извращает их в своих низких целях! Превращает все доброе, заключенное в них, в жестокость! — Молл, сверкая глазами и тяжело дыша, смотрела на меня. — Как он исковеркал тебя, Стивен, и меня — чтобы настроить друг против друга! Тот ветер нес чары, чары искаженной любви, любви, превращенной в западню и ложь… — Она помедлила, между ее вздымающимися грудями текли струйки пота. — Мне было назначено сразить тебя! Или по меньшей мере поссориться, не помогать тебе больше! Оставить тебя в крайней нужде! Смотри, все веверы искорежены, перевернуты — все пленники, все, кроме его знака! — Молл выступила вперед и подняла фонарь над самой большой фигурой, распростершейся от стены до стены, — огромным зубчатым кругом, в который был заключен грубо изображенный крест. В приступе внезапной ярости Молл свирепо лягнула вевер, и в пламени фонаря взвился удушливый вихрь пыли. Затем, когда пыль осела вокруг Молл мелкими хлопьями, она замерла, и ее клинок принял горизонтальное положение.
— Что это?
Голос раздался из темноты, ясный, но слабый, призрачное эхо звука, казалось погребенного в самих камнях, окружавших нас, — неожиданное звяканье цепей и короткий вскрик, полузадушенное рыдание.
После танца теней это было уже чересчур. Мои руки инстинктивно потянулись назад, к лестнице. Я бы почувствовал себя еще более пристыженным, если бы Джип не отреагировал точно так же, торопливо переступив через веверы и попятившись. Только Молл продолжала стоять на том же месте, прямая и сияющая во мраке. Она громко крикнула: