Шрифт:
Александр СОЛЖЕНИЦЫН
Пресс-конференция в Лондоне
11 мая 1983
Александр Солженицын. Господа, я хочу начать нашу пресс-конференцию с небольшого заявления. Событие, о котором я сейчас скажу, собирает само в себе суть того, что есть коммунистическая власть в Советском Союзе. На Западе всё ещё не привыкнут, а у нас в Советском Союзе давно привыкли, что человеку могут предъявить обвинение не в суде, не на следствии, но в газете, и притом не только до суда, а даже до ареста. Так произошло с Сергеем Ходоровичем. В течение многих лет Сергей Ходорович руководил распределением средств Русского Общественного Фонда помощи семьям заключённых. Этот Фонд основан мною девять лет назад, я отдал в него все права и все мировые гонорары книги "Архипелаг ГУЛаг".
Все эти девять лет, с самого основания, Фонд работает в невероятно тяжёлых условиях. Как это у нас принято, всё делается на добровольных движениях души. Никто не имеет там штатной должности, никому не оплачивается его труд, каждый работает за счёт свободного времени своего. В течение этих лет Фонд регулярно помогал
Я хотел бы в связи с этим делом ещё сделать два замечания. Время от времени, когда создаётся тяжёлая атмосфера международная, советские власти вдруг, например, выпускают одного человека в эмиграцию - и крупные западные советологи пишут: это знак! это начало разрядки, начало улучшения отношений. Я очень бы просил вас предупредить ваших читателей, что, если в скором времени кого-нибудь вот так выпустят, они бы помнили, что распорядитель Фонда помощи по-прежнему сидит в тюрьме, и сотни семей и тысячи детей лишены хлеба. И второй чрезвычайно характерный штрих: это не является почерком только советским: такой же точно шаг сделан на днях в Польше. Там кардинал Глемп организовал нечто вроде нашего Фонда, очень родственную организацию. При костёле св. Мартина в Варшаве был склад медикаментов и одежды, которые раздавались семьям заключённых. Так вот, молодчики из польского ГБ в штатском, а некоторые даже открыто с рациями через плечо, ворвались в это помещение, побили шкафы, потоптали лекарства, избили находящихся там людей, включая и женщин. Эти одинаковые действия по отношению к Русскому Общественному Фонду помощи и к Фонду в Польше показывают, что коммунистические власти уже не останавливаются ни перед чем, уже ведут безжалостное наступление на жён, на детей, на нищих и голодных. Моё заявление окончено.
"Таймс". Как могут помочь западные правительства?
Не столько, прежде всего, западные правительства, сколько западная общественность и западная пресса. Надо, чтобы они понимали и помнили: вот, каждый день эти несколько сот семей лишены помощи; каждый день они не знают, как накормить детей. И что в Советском Союзе милосердная помощь является изменой родине, государственной изменой.
"Таймс". Заключённые, которым вы помогаете, - как попали в заключение, почему они под судом?
Это обычно узники совести, которых посадили за их убеждения, за их взгляды, за религиозную веру, за распространение свободной литературы. Наш Фонд не делает никаких различий ни в направлении убеждений, ни в религии, ни в национальности. Каждый, о ком становится известно, что он пострадал за свои убеждения, поддерживается нашим Фондом.
Польская служба Би-Би-Си. Можете ли вы прокомментировать нынешнюю ситуацию в Польше? Видите ли вы какую-либо надежду для народа в противостоянии правительству в Польше?
Я уже публично дважды, даже трижды, говорил о польских событиях. Моя горячая поддержка движению "Солидарности", я думаю, достаточно известна. Когда Леху Валенсе отказали в Нобелевской премии мира, я пережил это как личное горе и как глубокий стыд за Нобелевский комитет мира. Они предпочли вот именно в этот момент дать премию двум людям, которые всю жизнь говорили против ядерного оружия, но не разоружили ни одной бомбы. А то, что делал Лех Валенса, меняло историю - не Польши, и не Европы, а всего XX века. В моей статье в "Экспрессе" о введении военного положения в Польше я показывал, что, вот, в любой стране Европы можно найти достаточно людей, готовых поддерживать палаческий режим. Это произошло и с внутренними силами в Польше. Я не настолько информирован о положении и настроении разных польских кругов, чтобы дать вам сейчас точный прогноз, в какую сторону пойдут события, как повлияет визит Папы в июне, какую позицию займёт польская Церковь - более строгую или менее строгую. Но я хотел бы сказать, что польские события по своему значению выходят далеко за пределы Польши. Польские события показывают нам, до какого размаха может дойти самоосвобождение народа. А в том исключительном интересе и волнении, с каким Запад воспринимает польские события, видно не только глубокое сочувствие к польской "Солидарности", но и успокаивающая надежда, что как-нибудь обойдётся без усилий Запада, как-нибудь Восток освободит сам себя, а тем освободит и Запад от угрозы.
ЮПИ. Вчера в Темплтоновской речи вы говорили очень сильно об атеизме в России. Можете ли вы сказать, какие события в вашей собственной жизни обратили вас от атеизма к православию?
Я был воспитан в христианской православной вере. Первое, действительно первое воспоминание в моей жизни, какое только есть: меня взрослые подняли на руки в церкви, во время службы, чтобы я видел, как через церковь, полную людей, проходят несколько чекистов, вот в таких остроконечных шапках, конечно не снимая их, как в церкви полагается, с топотом идут в алтарь и начинают отнимать там священные предметы. Это моё первое воспоминание, я с ним начал жизнь. В юности я испытал большие преследования в связи с верой в Бога. Когда мама вела меня в церковь, школьники, которых направляли комсомольцы, следили за нами, а потом устраивали собрания-судилища, меня судили за это. А был случай, когда силой сорвали с моей шеи нательный крест. Я жил примерно до пятнадцати лет убеждённым православным и полным врагом атеизма и коммунизма. По затем, в ходе образования в советской школе, главным образом под влиянием философских трудов, которые нам давали, я испытал постепенное охлаждение к церкви. Храмы были закрыты, и казалось навсегда. И было несколько студенческих лет, когда я считал себя марксистом. Однако в глубине всегда была жива привязанность к церкви, усвоенная с детства. Я был взволнован во время войны, когда вдруг допустили церковь в какой-то мере возродиться, когда священников показывали в фильмах не карикатурно, как это делали, скажем, Ильф и Петров в своих книгах, но как патриотов. Позже мы узнали, что всё это была комедия и Сталин возвращал православную веру только для того, чтобы лучше мобилизовать народ на защиту страны. С войны я попал в лагерь, восемь лет в лагере направили меня к большим размышлениям, ко встречам с верующими людьми, к разным дискуссиям. Затем я пережил смертельную болезнь в лагере, и перед её лицом во мне снова и полностью восстановилась православная вера. К счастью, в школе после лагеря я преподавал математику, что избавляло меня от необходимости занимать публичную позицию по религиозным вопросам, иначе я не мог бы преподавать в школе. Я знал людей православных, которые раньше были преподавателями литературы и никогда не смогли вернуться к этому, потому что нужно было лгать на каждом шагу против религии. Это моё возвращение я описал в "Архипелаге ГУЛаге", в 4-й части.
Ассошиэйтед пресс. Я слышал, что вы были жертвой Юрия Андропова, когда он возглавлял КГБ. Теперь, когда он взял верховную власть, какова ваша личная реакция на это назначение? и считаете ли вы, что от этого как-то изменится советская политика?
Вы знаете, я никогда не считал себя личной жертвой Андропова. Как у меня описано в "Архипелаге ГУЛаге", Рюмин, например, или Берия сами били дубинками подследственных, - вот те люди уже личные их жертвы. Я всегда понимал, что речь идёт об объединённом Политбюро. И даже в связи с Политбюро и всем тем, что они надо мной вытворяли, я тоже не считаю себя жертвой. Я сознательно вступил с ними в борьбу, в борьбе всегда возможны встречные удары.
Что касается смены руководства в Советском Союзе. Советское руководство, в общем, не менялось от 1918 года. В 1919 году был создан Коминтерн, и Ленин провозгласил смертный приговор западному миру, и этот смертный приговор никогда не отменялся. Была такая парадоксальная фигура, как Хрущёв. По каким-то психологическим особенностям он минутами как бы освобождался от давления марксистской догмы, тогда он делал некоторые раскрепощающие шаги, из которых самый крупный - это массовое освобождение из сталинских лагерей. Но характерно: когда он в 1964 году имел, быть может, серьёзные намерения начать разоружение, - в несколько месяцев его убрали. Не может быть отклонения от коммунистической системы. И более того: именно этот освободитель Хрущёв развернул самые жестокие преследования религии, какие только были после Ленина. Изменения в советском руководстве могут произойти, только если к власти придут люди, свободные от коммунистической догмы, а при аппаратных перемещениях в Политбюро я советую вам не терять времени на анализ.
Рейтер. Со времени прихода Андропова к власти было очень много публичных аргументов и обмена мнений насчёт гонки вооружений обеих сторон, и в последние год-два сильно возросли движения за разоружение. Что бы вы сказали по вопросу ядерного разоружения - молодёжи и женщинам Великобритании?
Эта проблема - сложная и имеет несколько аспектов. Отвращение к ядерному оружию естественно для всякого человека. Сам я считаю, что после химических газов и бактериологического оружия не было на земле большей мерзости, чем оружие ядерное. Но мы должны помнить и историю его появления. Его впервые изобрели на Западе, и пустила его в ход богатая страна, которая побеждала и без того. Чтобы не терять десятки тысяч своих солдат на окончание японской войны - убили около ста пятидесяти тысяч гражданского населения. Сам по себе этот выбор уже был ужасен. По-моему, отвращение к ядерному оружию, и даже более бурное, чем оно имеет место сегодня, - должно было появиться в общественном мнении и у молодых людей Запада, имеющих свободу слова, за 40 лет до сегодняшнего дня. А тогдашнее общественное мнение, напротив, схватилось за идею ядерного зонтика, и молодёжь - того времени молодёжь, сегодня это уже старики, - считала себя комфортабельно защищённой под ядерным зонтиком. Вот эта идея 40-х годов, что допустимо применить ядерное оружие, была аморальна. И было близоруко, глупо предположить, что так и будет всегда, что ядерное оружие будет только у Запада. В 40-х годах никто бы не поверил, что наступят времена, когда Советский Союз будет иметь более сильное ядерное оружие. Вот первый аспект.