Пресс-папье
Шрифт:
Еще одна претендентка на наличие у нее экстрасенсорных способностей могла получить 100 000 долларов, если бы она за 250 попыток правильно угадала 82 карты Зенера (знаете, такие карточки с волнистыми линиями, плюсами, кружками, звездами и квадратами). Она угадала пятьдесят, в точном соответствии с предсказаниями теории вероятностей. Специалистке по «психометрии» было предложено отобрать из набора часов и ключей пары тех, что принадлежали одному человеку, «восприняв» их психические резонансные частоты. Она победила бы, правильно выбрав девять пар из двенадцати. Специалистка справилась с двумя. В этот вечер 100 000 долларов остались нетронутыми, а здравый смысл непобежденным.
Ах, если бы и в жизни все было именно так. Впрочем, я остаюсь оптимистом, как то и положено человеку, родившемуся под знаком Стрельца. [150]
Такова спортивная жизнь
Двадцать лет назад жизнь была очень трудной. Надвигался нефтяной кризис, во Вьетнаме бушевала война, а у человечества еще не имелось стирального порошка, который предотвращал бы возникновение затхлого запаха во время глажки. Но сколь ни ужасны были эти международные кризисы, моей молодой жизни они не затрагивали. Мою двенадцатилетнюю душу снедала только одна проблема: как увильнуть от занятий спортом.
150
Стоит отметить, что родился Фрай 24 августа.
Я знаю: вы, и мужчины и женщины, люди все до единого подтянутые, чистые, свежие – достойные обладатели здорового румянца и крепких, цветущих тел. Вы никогда не испытывали счастья большего, чем в те мгновения, когда прорывались в штрафную площадку или налетали всем скопом в раздевалке на капитана команды «Новичков» и сдирали с него спортивный костюм. Я же, напротив, был мальчиком чувствительным, видевшим в соревнованиях по крикету лишь возможность плести веночки из маргариток, мальчиком, которому «фланелевый фраер у крикетных воротец и чумазая чурка у футбольных ворот» никакого уважения, как и Киплингу, не внушали. Подобно герою «Странного мальчика» Вивиана Стеншэлла, я предпочитал лежать в траве с томиком Малларме и слушать далекие крики болельщиков. Ну, если честно, скорее с томиком Дорнфорда Йейтса, [151] чем Малларме, однако принцип был тот же самый.
151
Дорнфорд Йейтс, псевдоним писателя Сесила Уильяма Мерсера (1885–1960) – очень популярного в период между двумя мировыми войнами.
Ваши честные английские лица уже багровеют от омерзения. «Я полагал, что типы вроде этого давно уже пустили себе по пуле в лоб», – думаете вы. Не волнуйтесь. Я вовсе не собираюсь писать нечто мстительно-ядовитое, изображая себя ожесточенным, воинствующим эстетом, а спортсменов – грубыми, твердолобыми филистерами. Отнюдь. В настоящую минуту мой ум занимает совсем иное – тот факт, что ныне я без ума от всех видов спорта.
Что сказало бы мое юное «я», увидев меня теперешнего, сидящего с шестью бутылками пива перед телевизором и жадно глотающего любые спортивные состязания, какие тот может предложить? «Я» это выпрямилось бы во весь его долговязый рост и презрительно усмехнулось бы. Фрай, нескладеха из четвертой сборной школы, следит за каждым ударом, сделанным во время чемпионата по гольфу? Фрай по прозвищу Жердь, который однажды вышел на поле для регби в меховых перчатках и шарфе, орет: «Да не было там никакого офсайда!»? Фрай, совавший голову в кусты цветущего ракитника, чтобы вызвать у себя приступ астмы и отмазаться от крикета, всеми правдами и неправдами добивается возможности представить зрителям Дениса Комптона, который собирается рассказать им о сравнительных достоинствах Миллера, Хедли и Ботбэма? [152] Немыслимо.
152
Все четверо – известные крикетиры.
И тем не менее я люблю спорт. Первым у меня идет, опережая на мили все остальное, крикет, однако в моем списке присутствуют также футбол и регби. Я люблю дартс, кегли, бильярд, бейсбол, автогонки и бадминтон. Я даже в спортзал хожу. Честное слово. Дважды в неделю я кряхчу и потею под присмотром тренера. Я, падавший некогда в обморок при виде суспензория, балабоню теперь о дельтовидных мышцах и анаэробном тонизировании. Да что же это такое творится на свете?
Нет, я, разумеется, не собираюсь изображать себя этаким всесторонне развитым героем в духе Хемингуэя, одновременно и мужественным, и утонченным. Ну, вы их знаете: подъем в шесть утра, десять коротких раундов рестлинга со вчерашним собутыльником; легкий завтрак, состоящий из мескаля, жареной оленины и прислоненного к перечнице томика сонетов Суинберна; час игры в теннис на закрытом корте, в ходе которой он успевает надиктовать статью о датской эмалированной посуде; затем ланч – абсент и сырое филе нарвала в сопровождении струнного квартета, исполняющего позднего Куперена. Все это не совсем в моем духе. И все же я изменил моему подростковому «я», поклявшемуся, что рано или поздно он поквитается c донимавшими его спортивными грубиянами однокашниками.
Не в пример большинству любителей спорта, я получаю извращенное удовольствие от поведения Hooligani Inglesi, [153] сколь бы мерзостным оно ни было. Это удовольствие предвкушения. Всякий раз, видя на экране, как итальянские полицейские бьются с нашими кошмарными соотечественниками, я стараюсь представить себе, что произойдет в 1994-м, когда чемпионат мира по футболу пройдет в США.
Американская полиция и Национальная гвардия не проявляли приметных симпатий к демонстрантам, выступавшим против войны во Вьетнаме. И я уверен, когда им представится возможность показать себя английским футбольным фанатам «категории один», последние столкнутся с обращением, подобного коему они еще не встречали.
153
Английские хулиганы (ит.).
Мне не терпится увидеть завернутого в «Юнион Джек» багроворожего придурка, столкнувшегося нос к носу с не склонным к всепрощению инспектором сан-францисской полиции Грязным Гарри. [154]
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, подонок… Выстрелил я шесть раз – или только пять? Честно говоря, от волнения я и сам это забыл, однако у меня в руках «Магнум» 44-го калибра, самая мощная пушка в мире, и она может подчистую снести тебе башку, поэтому задай-ка себе вопрос: «Такой ли уж я везунчик?» Ну так что, подонок?
154
Герой жестких криминальных фильмов, которого играл Клинт Иствуд.
– Мы идем, мы идем, мы идем! Аан-гли-яяя!
Бабах!
Вот такой спорт полюбило бы даже мое юное, чувствительное «я».
Вопрос атрибуции
История гласит, что старина Ф. Э. Смит [155] каждое утро отправлялся из своего дома в Сент-Джеймсе в пеший поход. Путь Смита пролегал по Пэлл-Мэлл, мимо стоявших рядами джентльменских клубов, сделавших эту оживленную улицу предметом стольких насмешек и нареканий, через Трафальгарскую площадь, по Стренду и приводил к «Домам Правосудия», каковые и были его владениями и естественной средой обитания. Как человек регулярных привычек, внимательно относившийся к процессу переваривания его желудком утреннего чернослива и неколебимый в пристрастии к овсянке, Смит находил необходимым делать что ни утро остановку в «Атенее» – даром что в членах этого клуба он не состоял, – дабы воспользоваться его превосходными уборными, отличительной чертой этого замечательного учреждения.
155
Фердинанд Эдвин Смит (1872–1930) – английский государственный деятель, юрист, оратор и остроумец, ближайший друг Уинстона Черчилля.
И вот некий зоркий портье, потратив несколько лет на кропотливые наблюдения и умозаключения, пришел к выводу, что видит этого достойнейшего джентльмена лишь в тех случаях, когда он заходит в клуб ради того, что лорд Байрон именовал своим утренним приношением в святилище Клоаки, богини пищеварительного тракта. Отважный портье набрался смелости и как-то раз предпринял попытку остановить вступившего в «Атеней» Ф. Э. Смита. «Прошу простить меня, сэр, – сказал он, – но и вправду ли состоите вы в членах нашего клуба?» «Боже милостивый! – воскликнул Смит. – Только не говорите мне, что это еще и клуб».
Я вспомнил об этом замечании, когда посетил на прошлой неделе «Уимблдон» – в качестве гостя Би-би-си, чье освещение теннисного турнира, столь откровенно и неприкрыто марксистское, несомненно вызвало гнев множества благонамеренных людей, а мне, существу, погрязшему в грехе, показалось искусным и достойным всяческого одобрения. Среди людей, стекавшихся толпами под пологи разбитых на стадионе корпоративных шатров в надежде получить свою порцию послеполуденного шампанского, нашлось бы немало тех, кого ошеломило бы, совершенно как Смита, известие, что где-то в этом огромном палаточном городе кто-то и вправду играет в теннис, перебрасываясь тем, что мой школьный преподаватель крикета презрительно именовал «шерстяными мячиками».