Преступление без срока давности
Шрифт:
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
— Дамы и господа! Прошу обратить ваше внимание, это последняя разработка — универсальный многоцелевой герметик. Для начала проведем небольшой эксперимент: возьмем бутылку, нальем в нее воды и выльем, — безусловно, внутренняя ее поверхность осталась влажной. Теперь внимание: берем баллончик с герметиком, вставляем в горлышко бутылки специальный переходник — он входит в стандартную комплектацию — и нажимаем на головку. Да, вы правы, мадам, чудеса. Хорошо видно, как на глазах герметик многократно расширяется в объеме и начинает быстро твердеть,
«Хорошо-то как!» Ступин убрал ксиву подальше и, жмурясь от весеннего солнышка, двинулся по направлению к «Чернышевской». С не убранных всю зиму крыш свисали ледяные бомбы, орали от восторга влюбленные коты, а воздух был наполнен томлением, южными ветрами и вонью оттаявших помоек. Весело чирикали воробьи, брызгала капель девушкам на колготки, и весь мир казался прекрасным, а будущее удивительным. Наступал уик-энд, пятница, и, несмотря на полуденный час, народу на улицах было не протолкнуться.
Шатались без толку молодые мутноглазые люди, бойкие барышни ловили похотливые взгляды и находили приключения на свои хорошенькие попки, а сыновья Кавказа собирались в стаи, демонстрируя удаль и золото зубов. Пахло перегаром, сигаретным дымом и разбавленными женским потом духами.
«Глаза, как у Насти, пустые». Ступин покосился на юную особь, цедившую на ходу «Молотов-коктейль», и, стараясь не наступить кому-нибудь на ногу, медленно потянулся к эскалатору. Больше всего на свете ему сейчас хотелось купить бутылку водки, выжрать ее дома, подальше от чужих глаз, и залечь, прислонившись к теплому боку Бакса, — чтобы никаких мыслей.
Вчера дал о себе знать «барабан» Борисов, зовущийся в миру Сергеем Ивановичем Жилиным. Утром сосед снизу увидел его тело, подвешенное за ногу, как раз за своим окном. На жилинской спине было вырезано: «Стукач хуже провокатора», а вскрытие определило, что погибал он мучительно и страшно. Сперва через задний проход его накачали пенящимся, быстро твердеющим герметиком, затем кастрировали и только потом повесили умирать от потери крови. Входная дверь без повреждений, следы отсутствуют, никто ничего не видел, не слышал, не знает…
«Профессионально сработали, сволочи». Ступин шагнул на живую ступеньку эскалатора и медленно поплыл вниз, непроизвольно вглядываясь во встречные лица. Равнодушные молодые, красивые женские, скорбные старческие. Да, стоило воевать и вкалывать всю жизнь, чтобы вот так, зажав в кулаке тридцать пенсионных долларов, выплаченных черт знает с каким опозданием, наблюдать творящийся вокруг бардак!
«Многоразовые прокладки! Фигурный тампакс! Грезы настоящей женщины! Сухо! Сухо! Сука». Ступин сошел с эскалатора и, продираясь сквозь толпу, двинулся в самый конец перрона. В руке он держал объемистый мешочек с раками — Настя попросила вчера, причем врачи согласились с легкостью — пожалуйста, ей уже можно все… Говоря честно, членистоногие были так себе, мелкие, сваренные неизвестно когда, сразу видно — магазинные. Давно когда-то Ступин сам ловил их сотнями, не таких, конечно, дохлых, а здоровенных, усатых, хватит такой за палец — мало не покажется. Господи, сколько же лет прошло с тех пор!
Десять,
Тот протолкнулся в двери вслед за Ступиным, прижался грудью к его плечу и, ухватив рукой поручень, стал с любопытством вникать в рекламу: в свет вышло новое творение какой-то писательницы. Фамилия Ступину показалась знакомой. Правда, из всех ее книг майор читал лишь «Волкодава», да и то урывками, но роман ему понравился. Он и сам бы, может быть, взялся за боевой топор и кое-кому выпустил мозги наружу, да руки коротки и закваска не та — рабская.
Внезапно на полной скорости вагон качнуло, пассажир в кепке вдруг навалился на майора, и тот, коротко вскрикнув, начал оседать. Немыслимая боль засела огненной занозой в ступинском сердце, и, хватая воздух ртом, он представил, как будет мучиться невыгулянный Бакс, бессильно вытянулся, и по его щекам скатились две слезинки. Вся жизнь мгновенно промелькнула перед ним, сразу стало легко, а потом появился ослепительный свет, такой яркий, что пришлось крепко сомкнуть веки. Навсегда.
— Смотри-ка ты, человеку с сердцем стало плохо.
Пассажир в кепке был профессионалом высокого класса. Недаром поется в старой зековской песне: «Пером не бьют, перо суют», — он мастерски всадил трехгранную, сделанную из надфиля заточку клиенту глубоко под лопатку, попал точно в сердце и, обломив хрупкую сталь заученным движением, уже успел избавиться от рукояти.
— Ой, как бы его тошнить не начало! — засуетились окружающие, определили мертвеца на сидячее место, а в это время поезд встал, и, усмехнувшись, пассажир в кепке из вагона вышел. Не торопясь он двинулся по эскалатору вверх, спокойно вышел из метро и, зашвырнув в первый же мусорный бак свой головной убор, растворился в лабиринте улиц.
Настиных раков сожрали метровские менты — с удовольствием, под разговоры и водочку. Даром, что ли, перли жмура из вагона? А что майор, так насрать. Мертвые, они все одинаковые — без претензий.
Селедка под шубой была восхитительной — сочной, тающей во рту и в меру соленой. За ней последовал борщ, не какая-нибудь там общепитовская гадость, бульоном для которой служит неизвестно что, а свекла варится отдельно и добавляется по мере надобности. Нет, настоящий украинский — с толченным в сале чесночком, благоухающий кореньями и нежно-розовый от сметаны.
— Очень вкусно, родная.
Управившись с борщом, Плещеев взял из рук жены горшочек с пловом, полил сверху соусом и только нацелился вилкой, как проснулся телефон.
— Это тебя, подойдешь? — Прикрыв ладонью трубку, Людмила изобразила скорбный вид, — пообедать не дадут человеку! — и недокормленный супруг поднялся из-за стола:
— Придется, может, срочное что.
— Добрый вечер, Сергей Петрович.
«Бывают же чудеса на свете! Это объявился Женька Хрусталев; как только телефон нашел, столько лет прошло».