Преступление Гаррарда

Филлипс-Оппенгейм Эдвард

— Ничего не случилось, надеюсь? — озабоченно спросил он.

— Ровно ничего. Но вы все утро держались в стороне, и я решила, что будет приятно, если сделаю то же самое. Я ушла в дамский салон и просидела там все время.

— Что за вздор! — воскликнул он не особенно вежливо.— Я оставался один, чтобы спокойно обдумать несколько деловых вопросов.

— Ах так! Вы полагали, конечно, что моя болтовня помешает.

— Вовсе нет. Но боялся, что ваше присутствие слишком отвлечет меня от дел.

— Вы начинаете говорить, как все мужчины. Раньше не делали мне комплиментов — и это мне нравилось. Пожалуйста, угостите папиросой.

Он протянул ей портсигар.

Стюард собрал посуду и исчез.

— Нет ли какой работы?

— Пока телеграмм еще не было. Рассчитываю получить их к четырем часам.

— Вы тотчас же принесете мне, не так ли?
– спросила она, раскрывая книгу.— Теперь хочется почитать.

Он ушел с таким чувством, будто его всемилостивейше отпустили, беспокойно провел весь день и боязливо избегал ее. К четырем часам прибыли телеграммы. Увидев его, Грэйс отложила книгу. Шифр, бумага и карандаш уже наготове.

Надеюсь, известия благоприятны? — вежливо осведомилась она.

— Прекрасны. Некоторые телеграммы потребуют очень длинного ответа.

— Тем лучше. Я не забуду стенографии.

Работа, лишь изредка прерываемая вновь прибывавшими телеграммами, была напряженной и утомительной. Только в семь часов с легким вздохом откинулась Грэйс на кресло усталая, но довольная.

— Полагаю, мы заслужили коктейль,— сказал Гарвей.

Они отправились в салон, куда принесли коктейли. По ее желанию он рассказал о своей большой спекуляции, ради которой ехал в Нью-Йорк.

— Это очень интересно,— сказала она, потягивая ликер.— Каким пароходом вы возвращаетесь?

— Этим же.

— Я постараюсь устроиться таким же образом. Пожалуйста, сообщите казначею, что возвращаюсь вместе с вами.

— Но ведь вы же ничего не успеете за одну неделю.

— Я намерена успеть. Раз вы уже наняли себе секретаршу, не хочу оставлять вас. Вдруг возьмете в Нью-Йорке другую?

— Уверяю, что не сделаю этого. Но не понимаю, каким образом вы успеете в течение одной педели съездить в Коннектикут и ознакомиться с положением дел вашего деда?

— Возможно, что не поеду в Коннектикут. Я послала — за ваш счет — телеграмму адвокату, который писал мне. Кстати, извините, если попрошу дать мне небольшой аванс.

Он быстро вынул бумажник.

— Тысячу извинений; 500 долларов достаточно? Я позабочусь о билете для вас на обратную дорогу.

— У меня еще никогда в жизни не было 500 долларов. Я, право, не знаю, следует ли мне брать эти деньги.

— Вам следовало бы взять еще больше.

— Почему?

— Потому что я совершенно уверен, что вы найдете состояние вашего деда и станете богатой женщиной.

— Откуда у вас эта уверенность? И почему всегда, когда говорите об этих деньгах, у вас лицо напроказившего школьника?

— Вероятно, у меня очень наивный вид. Что же касается денег, всем известно, что ваш дед был богатым человеком. Кроме того, не могу избавиться от известного чувства ответственности. Если бы мой управляющий не забыл доложить о вашем дедушке, он, может быть, был бы еще жив.

Она отрицательно покачала головой.

— Врач, посетивший его в отеле, удивлялся, что он пережил первый приступ.

Оба смолкли. Внезапно Грэйс встала.

— Я должна переодеться. Это продолжится немного времени. Выбор моих платьев невелик, но гонг прозвучал уже несколько минут назад.

— Вы не оставите меня сегодня вечером одного? — спросил Гарвей и тотчас же рассердился на себя за этот вопрос.

— Нет,— ответила она и засмеялась, уходя…

Переодеваясь, Гарвей еще раз обдумал создавшееся положение. Ему было ясно, что всякие отношения с женой порваны. После долголетнего отчуждения этот разрыв для каждого из них являлся желанным освобождением. Но он раньше никогда не думал, что заменит ее другой женщиной. Влечение к упорядоченной жизни, эстетическое чувство удерживали от флирта, хотя он вращался в кругу, где свободная любовь принималась как нечто само собой понятное. Но его натура противилась этому. Он был человеком утонченных требований. Разгульная жизнь знакомых ничем не привлекала его.

И теперь, завязывая перед зеркалом галстук, он почувствовал, что в душе зарождается нечто новое, прекраспое, доселе не испытанное. Сознание, что проведет весь вечер вместе с Грэйс, наполняло его сердце непонятной радостью.

Когда он сидел за своим столом и ждал, то пытался уверить себя, что она ему безразлична. Но когда она наконец показалась, и он поднялся, чтобы поздороваться, то понял, что она неотразимо влечет его. Спокойная уверенность ее манер, элегантная простота платья очаровывали, и он не переставал мысленно и с горькой иронией повторять, что узнай эта девушка, единственная, которую любил на земле, правду о нем, она приказала бы арестовать его сразу же по прибытии в Нью-Йорк.

— Почему вы так хмуры, дорогой шеф? Сожалеете, что пригласили меня к своему столу? Не хочется ли вам снова быть в одиночестве, как сегодня утром?

Он заказал бутылку шампанского. «Довольно разыгрывать святого Антония»,— мысленно сказал он себе.

— Напротив, рад вас видеть, но у меня такое же настроение, как сегодня утром.

— Желание одиночества?

— Нет. Но вы тревожите меня.

Грэйс рассмеялась, но ничего не ответила. Когда стюард ушел, она обратилась к Гарвею.

— Будьте так добры, объясните.

— Объяснение очень простое. Я, кажется, собираюсь попасть в смешное положение старика, который становится сентиментальным.

— Но вы вовсе не старик. Вы моложе всех молодых людей, которых я когда-либо встречала. Но сентиментальны — это меня удивляет.

— В сущности, я отнюдь не сентиментален. Меня тревожит только то обстоятельство, что слишком много о вас думаю.

Откровенность этого замечания на минуту привела ее в замешательство. Она слегка покраснела и опустила глаза.