Преступление победителя

Руткоски Мари

Он сел, положил колоду на стол, поставил стакан и налил вино.

— Только один стакан? — спросила Кестрел.

Он протянул стакан ей.

— Мне не стоит пить. Как оно?

— Отвратительное, — ответила Кестрел, но сделала большой глоток.

Арин распечатал колоду. Кестрел взяла одну грубую деревянную карточку и покрутила ее в руках, попыталась стереть большим пальцем какое-то пятно. Арин смотрел, как она снова сделала глоток вина.

Арин вспомнил об испорченном платье, описанном Делией. Тенсен нетерпеливо отмахнулся от этой истории, показывая Арину, что искать в ней что-то зловещее нелепо. Рвота на рукаве платья? А разве

придворным не нравится вино? Арин видел десятки валорианцев пьяными в стельку. Что же касается грязи на подоле и разорванных швов... любой может споткнуться. Верно, в Зимнем саду грязи нет, но Арин видел далеко не все открытые площадки дворца. В некоторые его части ему не позволялось входить. Кестрел могла упасть где угодно.

Неловкость и пьянство никак не вязались с Кестрел. Но Арин видел, как она почти осушила стакан.

«А вдруг я изменилась», — сказала она у реки.

Арин забрал у Кестрел карточку и с излишним усердием перемешал колоду. Игроки набрали раздачи.

Набор Арина был жалок. Единственным, что спасало его от неизбежного поражения, была пара мышей, но мышь считалась едва ли не самой низшей карточкой. В остальном его набор состоял из разнообразия карточек Жала, с которыми любила играть Кестрел, и играла хорошо. А он — не очень.

У Кестрел была лучшая комбинация. Арин знал. Ее лицо ничего не выдавало, но именно на это Арин и обратил внимание: на сгусток отсутствия любых эмоций. Кестрел изменилась, но незаметно. Она облачилась в энергию.

— Кестрел.

Она отложила одну карточку и взяла другую, не глядя на Арина. Он заметил — как он мог не заметить? — что теперь она избегала смотреть на него. И неудивительно. Его лицо болело. Швы зудели. Он испытывал огромное желание вырвать нити из швов.

— Посмотри на меня, — сказал он. Кестрел повиновалась, и внезапно Арин пожалел об этом. Он прочистил горло и сказал: — Я больше не буду пытаться убедить тебя не выходить за него.

Кестрел медленно добавила к своей раздаче еще одну карточку. Взглянув на нее, она ничего не сказала.

— Я не понимаю твоего выбора, — сказал Арин. — А может, и понимаю. Неважно. Ты этого хочешь. Это ясно. Ты всегда делаешь только то, что хочешь.

— Ты так считаешь?

Ее голос был ровным и бесстрастным.

Арин решил рискнуть:

— Я подумал...

У него была одна идея. Появилась уже некоторое время назад. Она ему не нравилась. Слова оставили на языке горечь, но он все думал об этом и думал, и если так и будет молчать...

Арин заставил себя снова всмотреться в карточки. Он пытался понять, от какой карточки Жала Кестрел получит меньше всего выгоды. Он отложил пчелу. И в то же мгновение пожалел об этом.

Следующей он взял из колоды одну из высших карточек Жала. Это могло бы воодушевить его, но у Арина было такое ощущение, будто он несется сломя голову к неизбежному моменту, когда Кестрел выиграет, и он спросит, чего она хочет.

— Я подумал...

— Арин?

Она выглядела обеспокоенной. Это заставило Арина решиться. Он глубоко вздохнул. Мышцы его живота превратились в железо. Его тело будто готовилось к прыжку в глубокую воду. К удару под дых. К самым сложным, самым высоким или низким нотам, которые он только мог спеть. Его организм знал, что должен выдержать это.

— Выходи за него, — сказал Арин, — но втайне будь моей.

Кестрел отдернула руку от карточек, будто обожглась. Она откинулась на спинку стула и потерла сгиб локтя. Допив остатки вина из стакана, она продолжила молчать. Наконец сказала:

— Я не могу.

— Почему? — Арин горел от унижения и ненавидел себя за то, что спросил. Порез на щеке пылал. — Это не сильно отличается от того, что ты готова была выбрать раньше. Когда ты поцеловала меня в своей карете в Первозимнюю ночь, ты думала оставить меня своей тайной. Если ты вообще о чем-то думала. Я стал бы одним из тех особых рабов, которых вызывают ночью, когда весь остальной дом спит. Ну? Разве все было не так?

— Нет, — тихо ответила она. — Не так.

— Тогда скажи мне. — Арин проклинал себя за каждое слово. — Скажи мне, как все было на самом деле.

Кестрел медленно ответила:

— Все изменилось.

Арин наклонил голову набок, подняв подбородок так, чтобы на его раненую левую щеку падал свет.

— Из-за этого?

Кестрел ответила таким тоном, будто ответ был очевиден.

— Да.

Арин рывком встал из-за стола.

— Кажется, мне нужно выпить.

Он пошел прочь, но потом оглянулся через плечо и сказал так, чтобы его слова прозвучали оскорблением:

— Не трогай карточки.

* * *

Кестрел не понимала, почему он так злится. Разве ему не было ясно, что рана — ее вина? И что может произойти что-то еще хуже?

Арин все не возвращался.

Кестрел размышляла над тем, чего не могла понять. Она подумала, что, возможно, Арин был ранен гораздо глубже, чем это было видно. Она вспомнила его вопрос и свой ответ. Прокрутила их в памяти еще раз.

Постепенно она начала разбираться в причине недопонимания. Ее «да» относилось к посланию императора, вырезанному на лице Арина. Арин же спрашивал о шраме, а не о том, что он обозначал. Он злился на то, каким она его видела... по его мнению.

В ее душу вцепился ужас. Кестрел не могла дождаться, когда Арин вернется. Она должна найти его. Должна объяснить ситуацию.

* * *

Арин пробился к барной стойке, чтобы попросить еще один стакан. Хозяйка таверны, валорианка, проигнорировала его. Сначала она обслужила всех остальных. Когда к ней подошли еще валорианцы, она обслужила и их тоже. Арин был почти готов сам обратить на себя ее внимание. Голос Кестрел у него в ушах все повторял: «Да».

Поверхность барной стойки была липкой и пахла кислятиной. Уставившись на нее, Арин думал об изумрудной серьге и о том, как она блестела, будто была зачарованной. Сарсин нашла ее в густом ковре с узорами, который скрутили и оставили в неиспользуемой части его дома в Геране. Изумруд нашелся, как в одной из сказок про вмешательство богов. Арин поклялся, что никогда с ним не расстанется.

Но он отдал серьгу и теперь понял, что на самом деле пытался купить не информацию, а доверие. Арин больше не мог доверять самому себе. Он верил, что ставки в книге счетовода имели большое значение. Изумруд подарил ему обещание, что, если эта его вера оправдается, он снова сможет полагаться на свои предположения.

Ладони Арина тоже стали липкими от поверхности стойки. Он немного остыл и вспомнил Кестрел, которую знал в Геране. Он не думал о том, какой она была сейчас. Но и не совершал больше свою частую ошибку: не представлял вместо теперешней Кестрел — валорианки до мозга костей, которая прекрасно себя чувствовала при дворе и в столице, — человека, которым хотел ее видеть.