Преступление в Орсивале
Шрифт:
И впрямь, Берта не удержалась и дала ему понять, что питает к мужу отвращение. Ей не нужно было исследовать глубины своего сердца, она любила Тремореля и сама это понимала. Ее пристрастный взгляд находил в нем воплощение того идеала, который виделся ей в самых пылких мечтах.
В то же время она была в отчаянии, не находя в нем никакого отклика на свою любовь. Значит, ей говорили неправду, будто против ее красоты невозможно устоять. Он был с ней любезен, даже галантен, но не более.
— Если бы он меня полюбил, — в бешенстве твердила она, — он бы мне признался, ведь он так смел с женщинами, он вообще никого и ничего не боится.
И
Когда речь заходила о мисс Фэнси, Эктор становился непроницаем. Берта пробовала его осторожно порасспросить, но он отвечал весьма расплывчато, нимало не заботясь о том, что воображение Берты подсказывало ей выводы более чем лестные для него.
В один прекрасный день ее вконец одолело любопытство. Она нарядилась в самое простенькое. черное платье, накинула на шляпу густую вуаль и полетела на корбейльсий вокзал к тому часу, когда, по ее расчетам, незнакомка должна была уезжать.
Она расположилась во дворе, на скамье, которую загораживали две грузовые подводы. Ждать пришлось недолго.
Вскоре в начале улицы, которая была видна из ее укрытия, показались граф де Треморель и его возлюбленная. Он вел ее под руку, и вид у них был самый счастливый на свете. Они проследовали шагах в трех от Берты, и, поскольку шли очень медленно, она подробнейшим образом рассмотрела мисс Фэнси. Она решила, что соперница недурна собой, но совершенно лишена утонченности.
Увидев то, что хотела увидеть, уверившись, что Дженни для нее не опасна, поскольку девушка эта — сущее ничтожество (вывод, основанный на неопытности Берты), она решила, что пора возвращаться. И тут ей не повезло. В ту самую минуту, когда она вышла из-за телег, за которыми укрывалась, Эктор выходил из вокзала. У ограды они столкнулись, и взгляды их встретились.
Узнал ли он ее? На его лице отразилось глубокое изумление, но он не поклонился.
«Да, он меня узнал», — думала Берта, возвращаясь в «Тенистый дол» берегом реки.
Удивленная и немного смущенная собственней смелостью, она ломала себе голову, радоваться ей или огорчаться этой встрече. Что-то теперь будет?
Пропустив ее вперед и подождав минут десять, Эктор пошел тою же дорогой, тянущейся вдоль реки.
Он был крайне изумлен. Недремлющее тщеславие давно уже уведомило его о том, что творилось на сердце у Берты, но, хотя он не страдал от скромности, все же ему и в голову не приходило, что в своем увлечении она способна на такую выходку.
— Она меня любит, — повторял он на ходу, — любит!
Он еще не знал, на что решиться. Бежать? Остаться и сделать вид, что он ничего не заметил? Нет, какие тут могут быть колебания! Немедля бежать, бежать нынче же вечером, не раздумывая, без оглядки! Бежать, словно дом вот-вот обрушится ему на голову!
Это была его первая мысль. Но ее с легкостью заглушил поток низких, гнусных страстей, бродивших в его душе.
Ах, Соврези протянул ему руку, когда он погибал! Соврези не только спас его, но и приютил, открыл ему свое сердце, свой дом, свой кошелек; теперь он, не жалея сил, пытается вернуть ему часть утраченного состояния.
Люди такого склада, как граф де Треморель, принимают подобные милости не иначе как оскорбления.
И разве жизнь в «Тенистом доле» не стала для него чередой мучений? Разве
«Что, как не гордыня, не высокомерие, — рассуждал Эктор, меряя друга той меркой, какую прилагал к себе самому, — заставляет его обходиться со мной с таким показным великодушием? Зачем я ему нужен в этом замке? Как живое свидетельство его щедрости, великодушия и преданности! Можно подумать, что во мне смысл его существования: Треморель то, Треморель се. Мой крах — для него торжество, мое разорение оттеняет его благополучие, благодаря мне он стяжает себе славу и всеобщее восхищение».
Нет, Эктор решительно не мог простить другу, что тот так богат, так счастлив, так уважаем всеми, так разумно устроил свою жизнь, в то время как он бессмысленно растратил свою.
Так почему бы не воспользоваться случаем и не сквитаться за все эти гнетущие благодеяния?
«В конце концов, — говорил он себе, заглушая невнятный ропот совести, — разве я домогался его жены? Она сама ко мне потянулась, по собственной воле, без единой попытки обольщения с моей стороны. Было бы глупо ее оттолкнуть».
Доводы похоти неотразимы. Подходя к «Тенистому долу», Эктор уже укрепился в своих намерениях. Он решил не уезжать.
А между тем оправданием ему не могли послужить ни страсть, ни даже увлечение: он ничуть не любил жену друга — то была намеренная, обдуманная, основанная на холодном расчете подлость.
Эктора и Берту соединила цепь, куда более прочная, чем хрупкие узы адюльтера: их общая ненависть к Соврези.
Слишком многим оба они были ему обязаны. Его рука держала их на краю зловонной ямы, в которую они должны были скатиться. Ведь Эктор не застрелился бы, а Берта не нашла бы себе мужа. Ему неизбежно пришлось бы в конце концов покрыть бесчестием свое благородное имя, пополнив собою ряды проходимцев, а ей — поблекнуть и попасть на панель.
Их первые свидания питались не столько любовными признаниями, сколько речами, проникнутыми ненавистью. Они слишком полно, слишком остро ощущали всю низость своего поведения, а потому искали себе оправданий.
Они все время пытались себя убедить в том, что Соврези смешон и ничтожен. Как будто, если бы даже так оно и было, это могло их оправдать!
Коль скоро наш мир так дурно устроен, что доверчивость в нем — признак глупости, то добряк Соврези, которого обманывали чуть ли не у него на глазах, в его доме, и впрямь был глуп. Он был глуп, потому что верил жене и другу.
Он ни о чем не догадывался и каждый день радовался при мысли о том, что еще немного помог Треморелю, поддержал его. Каждому встречному и поперечному он твердил: «Я счастливейший из людей!»
Правда, Берта изощрялась в неслыханном двуличии, чтобы не разрушать его прекрасных иллюзий. Некогда капризная, своевольная, изводившая мужа вечными причудами, она теперь разыгрывала покорность, доходившую до самоотвержения, и ангельскую доброту. Будущее ее романа зависело от Соврези, и она готова была на что угодно, лишь бы не поколебать его простодушной уверенности даже самым легким подозрением. Она платила ту же чудовищную дань, что все неверные жены, которых страх и непрестанная опасность толкают на самое постыдное и бесчестное притворство.