Преступление в Орсивале
Шрифт:
Услыхав, что дверь отворилась, доктор Жандрон быстро выпрямился.
– А, это вы, Планта, – сказал он, и в голосе его явственно послышалась тревога. – А где господин Домини?
– Уехал.
Доктор принял это известие, не скрывая досады.
– Мне нужно с ним поговорить, – сказал он, – и чем скорее, тем лучше. Это совершенно необходимо. Может быть, я и ошибаюсь, всякому случается ошибиться, но…
Лекок и папаша Планта затворили дверь, которую осаждали слуги, и подошли поближе. При свете лампы им бросилось в глаза, что лицо г-на Жандрона, обычно такое невозмутимое, искажено волнением. Бледность его соперничала с бледностью убитой, покоившейся на столе под простыней.
Волнение в голосе и в лице доктора едва ли объяснялось той работой, которую он только что завершил. Как ни тягостна эта работа, г-н Жандрон, опытнейший врач, так часто сталкивался с людским горем и навидался в жизни столько ужасного и отталкивающего, что чувствительность его давно притупилась. Должно быть, при вскрытии он обнаружил нечто невероятное.
– Позвольте, дорогой доктор, – обратился к нему папаша Планта, – задать вам вопрос, который вы задали мне несколько часов назад. Вам нездоровится? Вам стало дурно?
Г-н Жандрон печально покачал головой и ответил с нарочито четкой и размеренной интонацией:
– Я отвечу вам, друг мой, в точности так же, как вы мне: благодарю, пустяки, мне уже лучше.
И оба наблюдателя, не уступающие друг другу в проницательности, отвели глаза в сторону, словно опасаясь, как бы взгляды, чересчур красноречивые, не выдали их мыслей.
Лекок подошел ближе.
– Полагаю, что мне известна причина волнения господина доктора. Он обнаружил, что госпожа де Треморель была убита одним ударом, а потом убийцы кромсали труп, который уже почти остыл.
Доктор устремил на сыщика взгляд, полный неподдельного изумления.
– Как вы догадались? – спросил он.
– Эта догадка принадлежит не мне одному, – скромно отвечал г-н Лекок. – Я должен разделить с господином мировым судьей честь рассуждений, благодаря которым мы сумели предугадать этот факт.
Г-н Жандрон стукнул себя по лбу.
– В самом деле! – воскликнул он. – Теперь я припоминаю ваш совет; должен сознаться, я так растерялся, что совершенно о нем позабыл.
Г-н Лекок счел уместным поклониться.
– Ну что же, – продолжал врач, – ваши предсказания сбылись. Между первым ударом кинжала, от которого произошла смерть, и всеми остальными протекло, быть может, не так много времени, как вы предположили, но я убежден, что госпожа де Треморель скончалась примерно за три часа до того, как на нее обрушились новые удары. – Г-н Жандрон подошел к бильярдному столу и медленно поднял простыню, открыв голову и грудь покойной. – Посветите нам, Планта, – попросил он.
Старый судья повиновался. Он взял лампу и зашел с другой стороны бильярдного стола. У него так тряслись руки, что стекло и абажур звякали друг о друга. В дрожащем свете по стенам заплясали зловещие тени. Однако лицо графини оказалось тщательно вымыто, исчезли пятна крови и ила. Виднее стали следы ударов, но мертвенно-бледные черты по-прежнему были красивы.
Лекок наклонился над столом, чтобы рассмотреть убитую поближе.
– Госпоже де Треморель, – объяснил доктор Жандрон, – нанесли восемнадцать ударов кинжалом. Но только одна из этих ран была смертельной: вот, видите, она нанесена почти вертикально, здесь, чуть ниже плеча.
Указывая на зияющую рану, он придерживал убитую, чьи пышные золотистые волосы разметались по его левой руке. В глазах графини застыл ужас. С полуоткрытых губ, казалось, готов был сорваться крик: «Спасите! На помощь!»
Папаша Планта, человек с каменным сердцем, отвернулся, а доктор, раньше других справившийся с волнением, продолжал тем несколько высокопарным тоном, каким говорят профессора в анатомическом театре:
– Лезвие ножа было, по всей видимости, шириной три сантиметра и длиной не менее двадцати пяти сантиметров. Все остальные раны – в руку, в грудь, в плечо – сравнительно неглубоки. Можно предположить, что они были нанесены спустя по меньшей мере два часа после той, которая оказалась смертельной.
– Прекрасно! – вырвалось у г-на Лекока.
– Заметьте, – поспешно произнес доктор, – что я ничего не утверждаю, я высказываюсь чисто предположительно. Явления, на которых основывается мое личное мнение, слишком мимолетны, слишком неуловимы по своей природе, слишком, наконец, спорны, чтобы позволить мне что-либо утверждать.
Речь доктора причинила, по-видимому, живейшее неудовольствие Лекоку.
– И все же, – начал он, – в данный момент…
– Единственное, что я могу утверждать, – перебил доктор Жандрон, – единственное, что я с чистой совестью подтвержу в суде под присягой, сводится к следующему: все ушибы головы за исключением одного имели место после смерти. Это бесспорно и не подлежит ни малейшему сомнению. Когда жертва была еще жива, ей был нанесен удар вот сюда, над глазом. Как видите, кровоизлияние в тканях было весьма значительно: видна огромная опухоль, свинцово-серая, а в середине почти черная. Прочие ушибы носят совершенно иной характер: смотрите, вот сюда пришелся такой сильный удар, что височная кость оказалась проломлена, однако не осталось ни малейшего кровоподтека.
– По-моему, господин доктор, – предположил г-н Лекок, – из того известного и доказанного факта, что графине после ее смерти нанесли ряд ударов тупым орудием, можно сделать вывод, что удары ножом были также нанесены ей уже после того, как она перестала дышать.
Г-н Жандрон на мгновение задумался.
– Возможно, вы и правы, господин сыщик, – сказал он наконец, – и я со своей стороны убежден, что так оно и было. Однако эти выводы я не вставлю в отчет. Судебная медицина должна придерживаться лишь очевидных, доказанных, неоспоримых фактов. При малейшем сомнении, пускай самом ничтожном, она обязана промолчать. Более того, я считаю, что сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого, а не обвинения.
Сыщик наверняка думал по-другому, однако рассудил за благо не возражать. Он слушал доктора Жандрона, затаив дыхание, и на лице его отражалась усиленная работа мысли.
– Теперь мне кажется, – произнес он, – что я могу уточнить, где и каким образом графине был нанесен удар.
Доктор вновь накрыл труп, и папаша Планта поставил лампу обратно на столик. Оба жаждали услышать объяснения господина Лекока.
– Ну что же, – начал полицейский, – направление раны, нанесенной госпоже де Треморель, свидетельствует, что графиня в момент убийства находилась у себя в спальне, сидела, слегка наклонившись вперед, и пила чай. Убийца подошел сзади и занес руку; он хорошо рассчитал, с какого места удобней нанести удар, и нанес его с такой ужасающей силой, что жертва рухнула вперед и, падая, ударилась лбом об угол стола: отсюда тот единственный кровоподтек, который мы видим у нее на голове.