Преступления без наказания
Шрифт:
Я подал апелляцию, ссылаясь на положительные отзывы членов беспристрастной комиссии, и в качестве компенсации мне пришло предложение основать отдел при Министерстве сельского хозяйства, специализирующийся в исследовании экономики социалистического блока. Незадолго до этого Англия вошла в Европейский союз, и Австралия потеряла огромный и регулярный рынок. Страна медленно и болезненно меняла привычную аграрную политику и была заинтересована в новых рынках. Только потом я понял, как мне повезло, так что я благодарен своим «дискриминаторам».
Советский Союз закупал всё, что Австралия производила масштабно. Шерсть, мясо, зерно. Советский Союз платил регулярно и много. Бывали годы, когда Австралия экспортировала на более чем 2 миллиарда американских долларов, а импортировала
В Австралию ввозились мотоциклы – грубые, но популярные в сельской местности из-за непритязательности и простоты конструкции. Присылались и двухприводные «Лады», которые тоже пользовались спросом из-за невысокой цены и выносливости. Проблемы и с теми, и с другими были в запасных частях, но на каждые три мотоцикла и «Ладу» брали ещё одну единицу на запчасти. Приходили тяжёлые станки и тракторы, но из-за проблем с ремонтом и отсутствием запчастей их популярность, несмотря на выгодные цены, практически сошла на нет. Советский Союз так и не научился понимать важность не только качественного, конкурентоспособного производства, но и дальнейшего обслуживания после поставок. Я не сразу понял – почему, встречая умных, талантливых конструкторов и специалистов, я не находил среди них грамотных экономистов-экспортёров. В этом я разобрался намного позже. (Даже сейчас, после 35 лет мало что изменилось, и Россия так и не приобрела альтернативы экспорту сырья.)
Находясь на государственной службе более десяти лет, я продвигался по карьерной лестнице не то чтобы стремительно, но по сравнению со своими сверстниками-соотечественниками, не пожелавшими покидать свои обжитые места ради бездушной бюрократической столицы Австралии, это был большой взлёт. Жизнь в столице очень подходила нашей молодой семье. Судите сами: все условия для жизни и учёбы моих детей. Незагруженные дороги, качественные постройки, парки, леса, речки – всё ухожено, доступно. Несмотря на то что приезжие из других городов и столиц других штатов жаловались, что столица страны бездушна и всё здесь казённое, мне нравились порядок и размеренность такой жизни.
Этот период был временем «красной опасности», когда слежка велась за всеми без исключения представителями советского посольства и торгпредства. Русская община ещё делилась на антисоветских и «патриотов родины». Сочувствовали соотечественникам той страны, откуда – не так исторически давно – были изгнаны их родители. Но всё обстояло гораздо проще. Не было никакой политической подоплёки. Русская община задыхалась от внутреннего тления, от отсутствия полноценного развития культуры, от неспособности полностью интегрироваться в австралийское общество. Старики, испытавшие на себе ужас красного террора, просто доживали свои спокойные годы при церковных общинах. Посещали русский клуб с портретами царей. Молились за убиенных и, естественно, гнали прочь любые воспоминания о тяжёлом времени.
Поколение помоложе – те, что родились и воспитывались вдали от родины, – разделяло взгляды, но понимало, что всё может измениться. Возможно, или зов крови, или здоровая любознательность тянули их и к родине, и к тем, кто оттуда. Часто «русские австралы» воспитывали совдепов, убеждая их в преимуществе роскошной австралийской жизни, но иногда признавались, что тоскуют по родине, по русскости. Сам я не впадал в меланхолию. Мне было легче. Мне разрешалось по делам службы общаться с представителями оттуда и даже ходить друг к другу в гости. Правда, австралийская разведка, тоже по долгу службы, часто вызывала меня на «беседы», но никаких проявлений скрытых обвинений и подозрений я не чувствовал. Так было надо, и так делалось везде, даже в однородной системе. Похоже, что эта непредвзятость была замечена в советском посольстве. Не занимался я антисоветской пропагандой, но и не боялся цивилизованно, без оскорблений, обсуждать те недостатки, из-за которых вскоре и разрушился Советский Союз.
В начале декабря 1979 года с помощью советника сельского хозяйства при посольстве СССР мне была организована стажировка на экономическом факультете Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Для Австралии это мероприятие было важным. Всё австралийское официальное исследование экономики Советского Союза базировалось на основе советских справочников. Основным из них был «Ежегодный справочник экономики СССР». Судя по статистике, предоставленной в нём, в Советском Союзе ежегодно наблюдался рост производства почти всех основных отраслей сельского хозяйства примерно на 10 % в год. Тогда, скажем, производство зерна в среднем должно было почти удвоиться за 10 лет, а в реальности СССР закупал всё больше и больше зерна в Америке, Канаде, Аргентине и Австралии. Моя организация поручила мне разобраться в данном вопросе.
Когда я приехал в Москву, меня поселили в общежитие института. Где и как я жил, стоит отдельного рассказа. Общежитие – высотное здание на Лиственничной аллее – населяли и студенты, и преподаватели. Поселили меня на четырнадцатом этаже, полностью очистив комнату от прежних жильцов, а их было двое. Значит, я расположился на этаже, где жила элита. Студентов обычно «паковали» по четыре человека в комнату такой же площади. В комнате были абсолютно раздолбанная кровать и такого же плачевного вида гардероб. Мне в виде исключения поставили холодильник и телевизор. Саму комнату не обновляли лет двадцать. Первым, с кем я познакомился на этаже, был стажёр из Ирана, по его рассказам, из очень богатой и влиятельной семьи. Его соседом по комнате был другой иностранный стажёр – тоже иранец, с которым он принципиально не общался, так как тот был из низшей касты. Высокий, очень симпатичный 25-летний мужчина почти плакал, жалуясь, что его все игнорируют и темнокожих студентов вообще не любят.
Я не хотел выделяться и начал ходить в студенческую столовую. После второго захода я не выдержал жирной, неаппетитно выглядевшей и невкусной еды и пошёл в столовую для преподавателей. Там я почувствовал, что меня сторонятся, и мои попытки «сдружиться» с кем-либо не увенчались успехом. Я всегда думал и знал по опыту общения с соотечественниками в Австралии, что русские дружелюбны и гостеприимны, а в Австралии люди вообще очень легко сходятся и общаются на различных уровнях. Мне было обидно и очень одиноко. Мой куратор, академик, редко навещал меня или звал в гости, и я неделями питался бубликами, сметаной и творогом – тем, что было доступно в магазинах. Там ещё продавались консервы и полуфабрикаты сомнительного качества и неизвестного срока хранения, но я их просто-напросто боялся покупать. Правда, для меня был доступен валютный магазин «Берёзка», но для его посещения нужно было терять полдня и тратить ценные для меня командировочные в валюте.
Для помощи в моих исследованиях ко мне приставили профессора и двух молоденьких лаборанток. Они тоже держались с опаской, хотя и охотно исполняли все мои поручения. Мне было как-то неловко иметь в помощниках профессора экономики, не такой уж «важной птицей» я был в Австралии. Только потом я понял ситуацию, и тогда дела пошли веселее и для меня, и для моих опекунов.
Однажды я сильно простудился и заболел воспалением лёгких. Я позвонил академику, и мне прислали врача. Тот сделал уколы, вероятно, дефицитных лекарств, которые, как мне объяснили, не предназначены для простых граждан, и я быстро пошёл на поправку. Из иностранного отдела ко мне приходила молодая, симпатичная сотрудница и приносила обеды, явно не из столовой. Я посетовал на своё одиночество и отстранённое поведение студентов и преподавателей. Она – осторожно и мягко – объяснила мне, что я первый и единственный стажёр из капиталистической страны, а так как все капиталистические страны имеют развитое сельское хозяйство, то никто не понимает, чему я могу научиться в СССР. Все думали, что с таким хорошим русским языком я или шпион, или «подсадная утка», подосланная органами. Или сотрудница не всё понимала, хотя её и допустили до общения со мной, или она сама была из органов.