Преступления и призраки (сборник)
Шрифт:
Я взрослый человек и знаю жизнь. Никогда прежде не бывало так, чтобы какое-либо чувство заставляло меня забыть обо всем. Оказалось, что любовь на это все-таки способна.
Что тут об этом говорить. Возможно, вы все равно сочтете, что мои поступки достойны осуждения, возможно, сумеете хотя бы отчасти меня понять. Но на какое-то время страсть завладела мной в такой степени, что и мое дело, и весь мир в придачу казались чем-то совершенно незначительным – по сравнению с желанием добиться любви этой девушки. Нет, все-таки не так. Опять же не знаю, сможете ли вы мне поверить, но у меня сохранялось еще нечто, бывшее превыше любви. Это была моя честь: честь офицера и джентльмена.
Так что по-настоящему полностью я забылся лишь на один миг. И тот поступок, из-за которого я теперь
Постарайтесь все же поверить в это…
Вскоре я обнаружил, что мисс Гарни не оставляет без внимания мою влюбленность (скрывать ее я не мог). Ее положение в семье сквайра было достаточно необычным. Год назад она прибыла из небольшого городка Монтепелье на юге Франции, отозвавшись на газетное объявление (Меррифильды, в семействе которых подрастало трое детей, разместили в нескольких континентальных газетах объявления: «Требуется учительница французского языка»). Тем не менее сейчас она жила в этом доме на положении скорее родственника или желанного гостя, чем получающего жалованье работника. Вскоре я уже знал, что мисс Гарни, преподавая французский, всегда боготворила английский язык и испытывала глубочайшее желание жить в Англии; а после того, как на континенте забушевала война, любовь Эны к нашей стране многократно окрепла, ибо нас и ее теперь связывало еще одно сильное чувство – ненависть к Германии.
Она рассказала мне историю этой ненависти, которая в роду Гарни имела вдобавок ко всему еще и семейный характер. В 1870 году родной дед Эны, сражаясь в рядах французской армии против пруссаков, попал в плен и, уже пленный, был зверски убит. А теперь в рядах нынешней французской армии против нынешних немцев сражались оба ее брата – и мисс Гарни давно уже не имела об их судьбе никаких сведений…
В бессильном гневе она читала газетные сообщения о победах наших врагов, о Бельгии, обесчещенной, раздавленной немецким сапогом. Когда Эна принималась говорить об этом, ее голос дрожал. После одного из таких разговоров – клянусь! – я своими глазами видел, как она взяла в руки мое офицерское оружие, саблю и револьвер, и поцеловала его: это для нее был символ борьбы с тевтонской агрессией.
Конечно, такая девушка не осталась равнодушной, когда я открыл ей свои чувства, сразу же вслед за этим предложив мисс Гарни пойти со мной под венец. Но она и слышать не хотела о том, чтобы вступить в брак сейчас, во время войны. Лишь потом, после победы, когда мы вместе приедем в освобожденный от немецкой угрозы Монтепелье, чтобы она могла продемонстрировать своего избранника семье – по всем правилам традиционной французской глубинки, где действуют гораздо более строгие приличия, чем то принято считать…
Добавлю, что у мисс Гарни имелось одно увлечение, пока что не слишком распространенное среди женщин: она была заядлой мотоциклисткой. Еще до моего прибытия в Радчерч Эна привыкла совершать длительные мотоциклетные прогулки по окрестностям в полном одиночестве. А поскольку я не мог быть спутником во время таких поездок, она милостиво разрешила мне сопровождать ее в пеших прогулках – впрочем, далеко не всегда. Для меня так и осталась непредсказуемой странная переменчивость ее характера: Эна, обычно сама доброта и чуткость, порой совершенно внезапно становилась холодной, резкой в общении и нетерпимой к чьему-либо присутствию. Тогда я еще воспринимал эти изменения настроения как некий каприз, простительный женскому полу и даже придающий дополнительное очарование. Несколько раз подобная причуда нападала на нее и непосредственно во время наших прогулок, когда она сухо, без малейших объяснений причины, давала мне понять, что именно сейчас ей хотелось бы остаться одной. Впрочем, потом мисс Гарни извинялась передо мной самым сладчайшим голосом, способным смягчить даже куда более чувствительную душу, чем моя – и окружала меня особым, подчеркнутым вниманием, так что обижаться всерьез было просто невозможно. К тому же, по словам Меррифильда, эти приступы внезапной тяги к одиночеству проявлялись вовсе не только в моем присутствии: семья сквайра давно уже успела привыкнуть к этой особенности характера своей домашней учительницы.
Мои
В обвинительном заключении фигурирует фраза «припадки ревности», а также приводятся обнаруженные во время следствия факты моей ревнивой подозрительности. Один раз эта сцена даже произошла на глазах миссис Меррифильд – и будто бы только ее вмешательство предотвратило в тот раз драматическую развязку. Что ж, признаю: я был ревнив. Когда человек влюблен по-настоящему, когда любовь поглощает все силы его души – вероятно, он не может быть свободен от чувства ревности. Это ведь тоже часть любви.
Однако подчеркнуто независимый и свободолюбивый дух моей возлюбленной порой заставлял меня задуматься. Я знал, что у нее широкий круг знакомств, куда входят и многие офицеры как в нашем городке, так в соседнем Челмсфорде и даже Колчестере. И когда она, оседлав мотоцикл, исчезала на несколько часов… На вопросы об этих поездках Эна не отвечала, на вопросы о своей прошлой жизни – когда отвечала охотно, с милой улыбкой, а когда и замыкалась, одаривая меня суровым взглядом. Особенно часто подобное случалось, если я проявлял хоть минимальную настойчивость. Так удивительно ли, что мне, буквально потерявшему голову от любви, порой не удавалось скрыть откровенных проявлений ревности? Удивительно ли, что я, забыв обо всем, стремился узнать, что же творится в «закрытой» части жизни мисс Гарни, тщательно скрываемой от меня?
Время от времени здравый смысл нашептывал, что глупо так настаивать на раскрытии тайн моей возлюбленной, в чем бы они ни заключались: зачем мне их знать, если я в любом случае готов отдать за нее жизнь? Но – новый каприз – новое стремление избежать моего общества – и ревность снова брала свое…
Итак, что же я все-таки смог узнать о потаенной стороне жизни Эны? Надо сказать, впечатление складывалось странное. Общеизвестно, что молодая незамужняя француженка, как правило, обладает меньшей степенью свободы и независимости, чем ее британская сверстница. Тем не менее при достаточном знакомстве с мисс Гарни сразу же чувствовалось: она успела повидать мир. Больше всего меня изумляло и, признаюсь, пугало то, что это выяснялось лишь случайно, например, по непреднамеренным обмолвкам Эны во время разговора со мной или со сквайром – причем каждый такой случай она явно воспринимала как свою оплошность и тут же меняла тему, всеми силами стремясь переключить мое внимание на другое. Как раз с такими эпизодами и связаны несколько наших ссор, когда я раз за разом задавал Эне вопросы, но не получал ответа ни на один из них.
На самом деле эти конфликты были все же гораздо менее значительны, чем они выглядят в материалах следствия. Это касается и той ссоры, при которой присутствовала – и в которую сочла своим долгом вмешаться – миссис Меррифильд. Впрочем, не буду скрывать, что в тот раз я действительно вышел из себя. Дело в том, что как раз тогда мне довелось увидеть на столе мисс Гарни фотографию незнакомого мужчины – и Эна пришла в явное замешательство, когда я спросил, кто же это такой. Нет, ничего я не узнал от нее, так что вся моя информация свелась к тому, что я сам успел увидеть: надпись по нижнему краю фотографии – «Х. Вардин» (фамилия этого человека?). Добавлю, что фотография, во-первых, выглядела довольно старой и потертой, а во-вторых, была небольшого размера, как раз такого, чтобы удобно поместиться, например, в кармане дамского пальто. Неужели это означает, что у Эны с этим человеком давнее знакомство – и все то время, что я ухаживаю за ней, она хранила у себя фотографию своего любовника?!