Преступления и призраки (сборник)
Шрифт:
– Мамочка, ты такая хорошая! Ты – самая лучшая в мире! Конечно, Руперт прав: о Чарльзе… о капитане Бесли мы и в самом деле знаем совсем немного. Но то, что мы действительно знаем, говорит только в его пользу!
– Мне нечего на это возразить, дорогая. Он хорошо образован – даже в музыке разбирается! – доброжелателен и в высшей степени красив. К тому же, по его словам, вхож в очень респектабельные круги…
– В самые респектабельные, ма! Лучшие в Индии! Чарльз – лучший друг генерал-губернатора. И – ты же сама вчера слышала! – он говорил о своем близком знакомстве с д’Арси, и с леди Гвендолин
– Да, да, детка… – произнесла миссис Эсдайл покорно.
– Ма, тебя что-то беспокоит?
– Дорогая, я ведь уже сказала: ты уже достаточно взрослая, чтобы сделать выбор самостоятельно. Не хочу оказывать воздействие на твой выбор…
– Но?!
– …Но признаюсь: лично я надеялась, что ты предпочтешь профессора Старза.
– Мамочка! Он же некрасивый!
– Однако подумай, чего он достиг и чего еще достигнет. Едва за тридцать – а уже член Королевского Научного Общества…
– Нет, мама. Он мне не нравится. И не думаю, чтобы у него были шансы, даже если вдруг окажется, что кроме него в мире вообще больше не осталось мужчин.
– Милая моя…
– Хватит, мама. И вообще, с твоей стороны нечестно сейчас говорить о таких вещах: ты же видишь, я так волнуюсь… Ах, у Чарльза был такой голос, когда он попросил меня… Да, сегодня я дам ему ответ! Ой, они же сейчас все придут, с минуты на минуту, всего час остался! Пошли скорее, а то мы не успеем переодеться к приему!
Обе женщины поднялись, собираясь направиться в свои комнаты на втором этаже. Но тут послышались быстрые шаги и в холл ворвался молодой – по правде сказать, очень молодой – человек.
– Все уже готово? – торопливо спросил он, отбрасывая со лба непокорную прядь темных волос.
– Да, дорогой, – ответила миссис Эсдайл, окинув взглядом экспонаты, дожидающиеся открытия приема.
– Хорошо. Я кое-что узнал и должен сказать об этом прежде, чем ты, мама, откроешь эту свою ассамблею. – Юноша, глубоко засунув руки в карманы, встал напротив женщин, словно преграждая им путь. – Собственно, информация касается Розы, но очень удачно, что я застал вас вместе. Послушай, сестричка: согласен, очень приятно кружить мужчинам головы, приятно и когда тебе ее кружат. Но ты ведь не будешь такой дурой, чтобы всерьез задумываться над тем предложением, которое тебе сделал этот Бесли?
– Руперт! – его мать протестующее вскинула руку, всем своим видом давая понять, что не одобряет разговора в таком тоне. – Право слово, тебе следовало бы быть сдержаннее в своих…
– Мама, это потом. Я не подсматривал, но что поделать, да, я видел, как этот тип признавался ей в любви. Рози, тебе, может быть, сейчас кажется, что я грубо лезу не в свое дело – однако выше моих сил видеть, как ты губишь собственную жизнь, связывая свою судьбу с человеком, у которого всего-то и достоинств, что пышные усы, томный взгляд васильковых глаз, да еще эта самая «кость горная быка лобного». Ну же, сестричка – ты ведь умница! Не давай ему опрометчивых обещаний!
– Руперт, давай договоримся сразу: если кому и пристало говорить на такие темы с нашей Рози, то это мне, а не тебе! – голос миссис Эсдайл был мягок, но неколебим.
– Нет, мама, потому что именно я ухитрился навести справки, пускай даже в последний момент. С ним, оказывается,
Но тут выяснилось, что сестра юного Руперта не намерена прислушиваться к его доводам.
– Мама, я не останусь здесь больше ни на минуту и не буду слушать, как он клевещет на достойного человека за глаза! – гневно воскликнула девушка. – Если хочешь знать, братец, капитан Бесли никогда не говорил дурного слова о тебе – и я не понимаю, почему ты решил отплатить ему столь черной неблагодарностью! Это очень скверно! Ты ведешь себя так, словно я тебе не сестра, а злейший враг!
Сжимая в руках перьевую метелку для пыли столь же решительно, как стрелк'и из Королевского корпуса, должно быть, держат в руках боевое оружие, Роза обошла брата и направилась вверх по мраморным ступеням лестницы. Глаза ее горели, щеки пылали, грудь вздымалась от негодования. Мать поспешила за ней следом, что-то успокаивающе воркуя и время от времени оглядываясь, чтобы через плечо бросить на сына сердитый взгляд.
Руперт Эсдайл остался на месте, засунув руки еще глубже в карманы и нахохлившись. Он чувствовал себя виноватым – но никак не мог определиться, в чем именно. В том, что сказал сразу слишком много и слишком резко? Или, наоборот, в том, что он не успел сказать всего?
Какое-то время юноша стоял, уставившись в пустоту. Строго говоря, дом сейчас был так переполнен, что «в пустоту» не получилось – взгляд его упирался в стол, на котором был установлен фонограф вместе со всеми полагающимися аксессуарами: электрической батареей, набором валиков, проводов и прочего. В конце концов Руперт вынул руки из карманов и нехотя сосредоточил на аппарате уже более-менее осознанное внимание. Подсоединил клеммы, нажал клавишу пуска – и без всякого интереса прислушался к звукам, доносящимся из жестяного раструба.
Сначала кто-то громко откашлялся. Потом зазвучала человеческая речь. Голос был странно тонок и высок, словно доносился из неведомой дали; но если по тональности звукозапись и отличалась от подлинной речи, то смысл слов оставался совершенно понятен. Это действительно была лекция знаменитого ученого.
– Среди всех загадок, которые встают перед исследователем, изучающим жизнь обитателей придонных слоев моря, – вещал профессор Стэндертон (точнее, укрытый в коробке механизм, воспроизводящий его голос), – мало найдется столь интригующих, как проблемы размножения сидячих полипов, ведущих колониальный образ жизни. Этот ярчайший образец ретроградного метаморфоза, бесспорно доказывающий происхождение прикрепленных колониальных организмов от предковой медузоидной формы…
Молодой человек с застывшей, отсутствующей улыбкой прослушал первые фразы лекции. Внезапно глаза его вспыхнули. Руперт прервал воспроизведение записи, на секунду замер перед аппаратом – и вдруг заплясал вокруг него в приступе поистине щенячьего восторга. Домашние знали, что такой экстаз обуревает юношу лишь в тех случаях, когда он задумал совершенно исключительную по своей виртуозности проказу – или же когда его осенила поистине грандиозная идея. Впрочем, иногда первое не противоречило второму.