Преступления могло не быть !
Шрифт:
– Чем?
– Чугунным утюгом. Мы с напарником вошли в коридор, а бандит за дверью стоял. Был такой - Прудаев, убийца, сволочь большая. Напарник прошел вперед, я замешкался, зацепился за порог, споткнулся, он из-за двери меня и ахнул между лопаток! Второй раз не успел. Напарник не дал...
– Взяли?
– Конечно, взяли. Таких разве можно упускать?!
На перекрестке они остановились. Оживленные люди переходили улицу. Быстрые тени сопровождали их. Лица мужчин и женщин в темноте казались мягкими и веселыми.
– Суббота...
– сказал
– Ну, а дальше?
– спросил Добромыслов, желая продолжить разговор.
– А дальше? Пролежал в госпитале. Перелом позвоночника, еле вылечили. Сначала корсет носил, потом окреп. Из угрозыска, конечно, перевели. Решили на пенсию отправить по здоровью - не захотел. Работу подыскали полегче. Сейчас вот езжу. На шофера выучился, все ближе к живому делу! Тогда и кончился я как оперативный работник. Еще тогда. Ты на каком курсе-то? внезапно спросил он.
– На четвертом.
– А я из-за войны не кончал ничего. И потом все недосуг. А как надо бы! Вот и езжу в старшинах. И в армии был старшина, и сейчас...
Они долго ехали молча. Добромыслов думал о том, как завтра выкроить время на новый фильм, который хвалят и на который зовет жена, о том, что нужно посидеть за учебниками, пойти на тренировку, потому что скоро среда, и ребята ругаются, если не придешь.
А водитель думал о том, что скоро уйдет на пенсию и посадит сад, а потом вспомнил о комиссаре, новом начальнике управления.
– Костя, - наконец не выдержал он, - на совещании-то вчера был? Что комиссар говорил?
– Призывал, чтобы милиционеры были образцом дисциплины. Сказал, что вежливость должна быть главной чертой, что неряхе и грубияну не место в милиции.
– Правильно, - сказал водитель. Он вспомнил то впечатление, которое произвел на людей в зале ожидания Добромыслов, разговаривая с хулиганом. Подтянутый, с рукой у козырька, очень официальный и суровый, а вежливый, словно с генералом говорил, а не с пьяным.
– Правильно, - повторил он, снова испытав гордость за Добромыслова.
– Однако не с ангелами же работаем, вот беда.
Они выехали на проспект. Он был похож сейчас на холодную застывшую реку в берегах бесконечной цепочки желтых фонарей, теряющихся вдали. По этой реке бесшумно плыли огоньки автомобилей - белые, красные, желтые.
– "Седьмой", я "Переменный", "Седьмой", как слышите? Прием, - раздался в динамике тревожный голос.
– Я "Седьмой", - быстро ответил Добромыслов, - слышу вас. Слышу вас хорошо, прием.
Слышно было, как сквозь потрескивание доносится дыхание.
– "Седьмой", в вашем районе ограбление. Десять минут назад с женщины сняли золотые часы, шерстяной шарф. Часы на цепочке змейкой. Шарф белый, денег 12 рублей. Грабителей трое. Молодые. Все примерно одного роста, высокие. Двое в светлых плащах с поясами, один в темной шляпе и кожаной куртке. Один блондин. Вооружены ножом. Кажется, выпивши. В ваш район направляю патрули 5, 11 и 13. Как поняли? Прием.
– Понял вас хорошо.
Водитель увеличил скорость.
– "Пятый" и "Одиннадцатый" на мотоциклах, - сказал он.
–
– Главное, чтобы они не разошлись.
– Не разойдутся, - уверил водитель.
– Я знаю. Они сейчас героями себя чувствуют, но и боятся. Их друг к дружке тянет. Могут зайти в ресторан, конечно, или к кому-нибудь, чтоб выпить. Им сейчас трудно расстаться. Да и деньги надо истратить...
– Пожалуй, - согласился Добромыслов.
Каждые пять минут "Переменный" вызывал Добромыслова. Тот докладывал, что все без изменений. Они все кружили и кружили. Мелькали иногда мимо парни в светлых плащах. Добромыслов внутренне напрягался, но это были совсем другие люди, хорошие, веселые, с девушками, празднующие субботний вечер. Они шли в полутьме под черными деревьями и улыбались друг другу.
Машина развернулась, светом фар выхватывая из темноты огромные стволы замерзших деревьев, застывшую чашу кустов, угол дома с блеснувшим окном, пустую скамейку у забора.
– Вот они, - сказал водитель, - похоже, что они.
С противоположной стороны улицу переходили трое. Они шли неторопливо, двое в плащах и один в кожаной куртке и шляпе. Их было трое на пустынной улице, и когда они проходили под фонарем, их фигуры четко рисовались на фоне кустов.
– Я иду. Если это они, я поправлю фуражку, вот так, - сказал Добромыслов, показывая.
– А вы сообщите "Тринадцатому" и дежурному.
– Хорошо, - сказал водитель, прижимая машину к тротуару. Машина остановилась.
Добромыслов вышел, оставив дверцу открытой. Водителю была хорошо видна коренастая фигура Добромыслова в длинной шинели, затянутой ремнем. Вот он поправил фуражку.
– "Переменный", я "Седьмой", - тотчас сказал в микрофон водитель.
– Они обнаружены.
– Понял вас, где вы находитесь?
Водитель назвал улицу и стал вызывать "Тринадцатого", но тот сказал, что все слышал и едет.
Добромыслов требовал у парней документы, когда водитель включил бортовую фару. Ослепительный свет залил их, светлые плащи парней и погоны Добромыслова, казалось, загорелись. Водитель выскочил из кабины и побежал через кусты. Парни беспомощно заморгали, их лица скривились от света, они хлопали себя по карманам и молчали. Добромыслов стоял спиной к дереву. Вдали показались огни мчащейся машины. Проскочив перекресток, она резко затормозила. Два человека в милицейской форме вышли из нее.
– Мы хотели пошутить, - сказал один из парней. У него было узкое длинное лицо и большие глаза.
– Мы просто хотели пошутить, а она отдала часы. Тогда мы сказали, чтобы и шарф. И она отдала шарф. Мы не хотели. Мы просто решили пошутить... Вот эти часы. Целые. И цепочка. Гоша, дай шарф! И шарф. Вот он. Пошутить - и все. А она отдала часы. Часы и шарф. И мы взяли...
– А деньги?
– спросил Добромыслов.
– Где деньги?
– Мы истратили, - сказал парень в куртке и закрыл рот ладонью.
– Видно было, что ему очень хочется плакать. Он был пьян.