Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)
Шрифт:
Наконец, после четырехмесячного перерыва, благодаря стараниям Симоны Эврар вышел очередной номер «Друга народа», и парижан снова стали ежедневно подстрекать к убийствам. Она была счастлива!
Марат и Симона переехали на улицу Кордельеров (дом, где они жили, был снесен в 1876 году, когда прокладывали бульвар Сен-Жермен). «Друг народа» снимал там небольшую квартиру. В ней было четыре комнаты: столовая, гостиная, кабинет и спальня. Рядом со спальней находилась еще небольшая пустая каморка, которую, собственно, нельзя было назвать ванной: собственно ванны в ней не было. Кстати, в XVIII веке во Франции ванная комната составляла редчайший предмет роскоши. В Версальском дворце, например, ее не было. Да и в Елисейском первая ванная появилась лишь в ХIХ веке. Та ванна, в которой погиб Марат, была, по-видимому, взята напрокат в какой-то лавке.
В доме на улице Кордельеров полицейские ищейки Национального собрания найти Марата не смогли. Он прятался здесь долгие месяцы, а любовница нежно ухаживала за ним и была первой читательницей его новых и новых кровавых призывов.
«Оглянитесь! Вас предали! Вы голодаете, а лавки распирает от товаров. Ваше правительство – хлюпики и трусы – боится навести революционный порядок. А мы будем очищаться. Всех подозрительных – на эшафот!» – писал Марат в то время.
Теперь это были не призывы вообще, а, так сказать, декреты в частности. Ведь ситуация в стране радикально изменилась. Трон шатался. Урожай был ничтожен. В сентябре начались хлебные бунты. Страшный ураган с градом выбил посевы, и мука стала редкостью.
И тут Людовик XVI допустил ужасную ошибку: несмотря на голод, он дал обед офицерам Фландрского полка. Мария-Антуанетта появилась на обеде с дофином на руках, все пили шампанское, а оркестр играл: «О, Ричард, о, мой король, мир покидает тебя», что оказалось странным пророчеством…
Этот банкет произвел отвратительное впечатление на простолюдинов, а друзья герцога-предателя Филиппа Орлеанского, Филиппа Эгалитэ, ненавидевшего королевскую семью, воспользовались им, чтобы устроить скандал и восстановить народ против королевского двора. Раздавая деньги, собирая вокруг себя недовольных, они тщательно готовили «стихийную реакцию возмущения». Им хватило четырех дней. Шумная вопящая толпа отправилась маршем из Парижа в Версаль.
«Ami du Peuple» уверял, что это были парижанки, у которых голодали дети, и они отправились к королю требовать хлеба. Однако современные историки выяснили, что среди восьми тысяч женщин, которых вели Майяр и агенты Филиппа, было много переодетых мужчин. Их легко было узнать по голосам, плохо выбритым лицам, к тому же неумело накрашенным, по платьям, из которых выглядывала волосатая грудь, совсем не похожая на женскую. К лжедомохозяйкам друзья будущего Филиппа Эгалитэ добавили еще три тысячи проституток, завербованных в самых грязных притонах беднейших кварталов Парижа. Группа «орлеанистов» действовала очень ловко. Они понимали, что посланные ими «женщины» внесут смятение в ряды французской и иностранной гвардии, охранявшей Версаль.
Буйная толпа шла по дороге на Версаль, выкрикивая оскорбления и грубые ругательства. Они вопили: «Хлеба, или мы выпустим кишки королеве! Надо свернуть шею этой шлюхе! Смерть ей!»
Многие мирные граждане думали, что за ними стоят члены парламента. Другие считали, что спекулянты мукой хотят спровоцировать беспорядки и под шумок обогатиться, но никто и представить себе не мог, что вопящая толпа подстрекается принцем крови и что это – фактическое начало революции.
И вот женщины пришли ко дворцу. Вооруженные пиками, палками и дубинами, они выкрикивали: «Смерть! Отрежем королеве голову и поджарим ее печень!»
Другие собирались сделать кокарды из внутренностей «этой чертовой мерзавки».
Они вынудили королевскую семью перебраться из Версаля в Париж и теперь держали там словно бы в осаде. Умело направляемый герцогом Орлеанским и поджигаемый «Ami du Peuple» народный гнев принял угрожающие размеры. Раздавались требования смерти для королевской семьи, фонаря для аристократов и топора для обывателей…
Францию охватило исступление убийства. Один депутат Конвента как-то вскричал: «Я считаю истинными патриотами только тех, кто, как и я, способен выпить стакан крови!»
В парижской толпе было видимо-невидимо темных личностей и девиц весьма сомнительной нравственности. Именно эти женщины виновны в жестокостях французской революции. Без них страшные потрясения, перекроившие страну, были бы менее кровавыми. Террора не было бы, и Людовика XVI, может быть, не гильотинировали бы.
Вот что писал о них Филипп Друль, современник событий, один из членов Конвента: «Когда голова приговоренного падает под мечом закона, только злое и аморальное существо может этому радоваться. К чести людей моего пола скажу, что если и встречал это чувство, то только в женщинах; они вообще более жадны до кровавых зрелищ, чем мужчины; они, не дрожа, смотрят, как падает нож гильотины, этот современный меч, одно описание которого исторгло вопль ужаса у Учредительного собрания, которое не захотело даже дослушать его до конца, но там заседали мужчины; женщины в сто раз более жестоки… Отмечают, что именно женщины в народных движениях способны на самые ужасные деяния: месть, эта страсть слабых душ, мила их сердцу; когда они могут творить зло безнаказанно, то с радостью хватаются за возможность избавиться от собственной слабости, ставящей их в зависимость от судьбы. Это, конечно, не касается женщин, в которых образование или природная мудрость сохранили достойные нравственные принципы, делающие их необыкновенно привлекательными. Я говорю о тех, кому незнакомы женские добродетели, их видишь в основном в больших городах, в этой клоаке, где собраны все пороки».
Филипп Друль был прав. Женщины, которые вопили, требуя смерти, прикалывали на чепцы кокарды, били монахинь, таскали по улицам пушки или распевали неприличные куплеты, были, как правило, девицами из Пале-Рояля, где они занимались проституцией. Они лишились работы с тех пор, как закон ограничил проституцию, и теперь они требовали от политики тех средств, которые не могли заработать продажными удовольствиями.
Да, ситуация во Франции менялась неотвратимо. И с каждым днем статьи Марата находили все больше благодарных читателей.
В сентябре 1792 года членом высшего органа власти революционной Франции – Конвента стал, наряду с Робеспьером, Дантоном, Колло д’Эрбуа, Манюэлем, Бийо-Варенном, Камиллом Демуленом и Филиппом Орлеанским, и президент Якобинского клуба гражданин Марат. Он гневно разоблачал врагов революции, требовал применения к ним революционного террора. Именно его безрассудные писания и привели к страшным сентябрьским погромам. Началось «самое ужасное избиение мужчин, женщин и детей в нашей истории», как писал современник событий.
Марат потребовал создания специальных карающих органов, готовых быстро обеспечить «чистку». Исправно заработала гильотина. Палач выбивался из сил, рубя головы. Расстреливались маленькие дети и женщины с грудными младенцами. Дневная норма в 120 человек доходит до 500.
Приведем несколько «картинок» из того времени.
…Вдоль сонных берегов Луары медленно движется барка. По условному сигналу ее днище раздвигается, и плавучий гроб с 90 священниками, закрытыми в трюмах, уходит на дно. А еще проще столкнуть в воду безоружных людей и поливать их расплавленным свинцом до тех пор, пока не затихнут вопли. Матери молили пощадить маленьких детей. «Из волчат вырастут волки», – отвечала бравая «рота Марата». Играли и «республиканскую свадьбу». Связывали попарно юношей и девушек и тут же бросали в воду. В городе Ментоне наладили производство париков и кожевенных изделий из останков гильотинированных женщин и мужчин. Кожа мужчин, как говорили, ничем не отличается от кожи молоденькой серны. А вот женская была слишком мягка и практически ни на что не годилась.