Преступный человек (сборник)
Шрифт:
Гито сам признавался, что мысль эта овладела им в ночь на 18 мая, после того как президент окончательно отказал ему.
Серьезный раскол, образовавшийся к тому времени в республиканской партии, давал Гито возможность смотреть на устранение президента как на меру для предотвращения междоусобной войны и считать свой поступок примерным патриотическим делом.
Перед тем как совершить убийство он, однако же, ходил по тюрьмам, чтобы узнать, каково ему будет сидеть в них; тотчас же после убийства он поспешил разослать по газетам свои статьи о нем.
Одному из своих зятьев он заявлял, что мысль об убийстве президента пришла ему шесть недель тому назад и что она внушена
«У меня не было враждебного чувства к президенту, – прибавил Гито, – я, напротив того, уважал его; но мне казалось, что его следует устранить ради общего блага и что весь народ того желает». А когда ему возражали, что народ относится с ужасом к его преступлению, то Гито ссылался на то, что его не поняли. Следователю он говорил: «Я думал, что исполняю волю Божию, но, должно быть, ошибся; мне теперь кажется, что Бог не желал его смерти, так что если бы я и мог повторить свое покушение, то не решился бы. Если бы Богу было угодно, чтобы президент умер, то теперь уж его не было бы в живых. Пистолет мой был хорошо заряжен, а рука у меня не дрогнула, как железная. Стрелял я на близком расстоянии, и только воля провидения могла спасти президента. Я уверен, что он не умрет, и раскаиваюсь в том, что причинил ему столько страданий».
Другим, однако ж, он говорит, что, убивая президента, думал спасти страну.
Среди бумаг, найденных при нем в момент преступления, оказалось следующее письмо:
«В Белый дом [108] .
Смерть президента является печальной необходимостью ввиду того, что я хочу сплотить республиканскую партию и тем спасти республику. Жизнь человеческая не обладает большой ценностью. На войне тысячи храбрецов умирают, не проливая слез. Я полагаю, что президент был хорошим христианином, а потому в раю будет счастливее, чем здесь, на земле. Я юрист, богослов и политик. Я демократ из демократов. Мне нужно передать печати много важных бумаг, они находятся у Весе, где репортеры могут их видеть. Я иду в тюрьму».
108
Надо заметить, что почерк его продолговатый, как находили у всех маттоидов-графоманов.
На суде Гито беспрестанно прерывал своих защитников, оскорблял их и выбирал новых, обещая уплатить им из общественных сумм.
При допросе он заявил, что сообщит чрезвычайно важные факты, доказывающие, что им руководила воля Божия. «Физически я трус, – говорил он, – но нравственно храбр, когда меня поддерживает Бог. Я сделал все, в чем меня обвиняют газеты, но я сделал это по повелению Божию. Присяжные должны будут решить, действовал ли я по вдохновению».
А на вопрос, что такое вдохновение, он ответил: «Это когда божественная сила овладевает духом человека, и он действует как бы вне себя. Сначала мысль об убийстве вселяла в меня отвращение, но потом я убедился, что дело идет о настоящем вдохновении. Не сумасшедший же я – Бог не избирает исполнителей своей воли между сумасшедшими. И Бог обо мне позаботился, потому-то я не был ни расстрелян, ни повешен… Бог накажет моих врагов».
Но на суде он очень желал сойти за сумасшедшего, забывая, что даже сумасшедшие, если они не стремятся к самоубийству, все-таки защищаются, стараются спасти свою жизнь, притворяются не тем, что они суть на самом деле. А он впадал в беспрестанные противоречия, набрасываясь то на тех, кто доказывал его ненормальность, то на тех, кто отрицал ее, и даже на самых горячих своих защитников, оскорбляя их, называя невеждами и помешанными. Гито не пощадил даже присяжных, от которых зависела его судьба. «Если окажется нужным, Бог сумеет поразить и суд и присяжных через это окно», – сказал он.
Когда прокурор стал говорить о его испорченности, то Гито воскликнул: «Я всегда был хорошим христианином. Если я постарался отделаться от женщины, которую не любил, если задолжал несколько сот долларов, то все же не совершил ничего меня позорящего!» Эти слова доказывают полное отсутствие нравственного чувства у Гито.
Для того чтобы подчеркнуть его болезненное тщеславие, достаточно вспомнить, что он счел нужным сообщить суду, по каким дням он принимает визиты, а публике – что он хорошо пообедал в день Нового года, что дамы привозят ему цветы и фрукты, что он получает много любовных записочек.
Тщеславие и религиозно-поэтический энтузиазм не покидали его до самой казни.
За несколько часов до последней он сочинил гимн под названием «Простота», в котором под видом сына, обращающегося к отцу, описывает самого себя, готового вознестись к Богу, Творцу своему.
Когда пастор Гике уведомил Гито, что всякая надежда на помилование исчезла, то он, почти не слушая, ответил: «Я действовал по Божию произволению и потому не имею причин каяться».
Но туалетом своим он очень занимался и для казни хотел одеться во все белое, не отказываясь от своей затеи даже и тогда, когда Гике заметил ему, что такое странное одеяние дает врачам повод считать его сумасшедшим.
Затем он сам пожелал установить ритуал казни. На эшафоте пастор Гике должен был сначала прочесть молитву, потом главу 10 Евангелия от Иоанна, потом будет молиться осужденный, а во время самой казни Гике будет читать стихи, написанные последним и кончающиеся словами: «Слава идет вперед!» По мнению Гито, эти стихи, переложенные на музыку, произвели бы большой эффект.
В общем, альтруизм, проявляемый маттоидами, алкоголиками и истеричными, служит им только для прикрытия в чужих и их собственных глазах тех преступных наклонностей, которые их обуревают, гнездясь на почве нравственного идиотизма.
5) Косвенные самоубийства. В эту рубрику мы считаем себя вправе внести тех странных преступников, которые убивают или скорее весьма неловко пробуют убивать выдающихся людей для того, чтобы покончить с надоевшей им собственной жизнью, прекратить которую своими руками они не решаются.
Одним из самых свежих примеров в данном случае может служить Олива-и-Манкузо, в 1878 году покушавшийся на жизнь испанского короля Альфонса, даже с точки зрения революционеров, ничем не заслужившего такого к себе отношения. Благодаря многим дегенеративным признакам физиономия этого субъекта сильно отличается от физиономии других преступников по страсти.
Обладая слабым умом и неуживчивым характером, он вопреки желанию семьи, советовавшей ему заняться гуманитарными науками, предался изучению математики, но за малоуспешностью своих занятий бросил науки и делался последовательно скульптором, типографщиком, земледельцем, бочкарем и наконец солдатом. К этой последней профессии он оказался вполне годным.
Вернувшись по окончании срока службы к скульптуре, он стал зачитываться ультралиберальными газетами, а работал плохо и мало. Соскучившись жизнью, не соответствовавшей его вкусам, он много раз собирался покончить с собой и наконец, получив от отца деньги на поездку в Алжир, отправился вместо того в Мадрид, где и совершил свое покушение.