Преступный человек (сборник)
Шрифт:
2) Гениальные невропаты. Мы уже доказали в другом месте («Гениальный человек»), что разные виды сумасшествия, преступность и эпилепсия – особенно последняя – служат постоянными спутниками гениальности, так что последняя является как бы неврозом особого рода. Невропатичность таких людей, как Наполеон, Петр Великий, Цезарь, Кромвель, Мухаммед, нас не удивит, стало быть. А Рамос Мейха отмечает невропатические и даже психопатические черты почти у всех выдающихся революционных деятелей Южной Америки.
Так, по его словам, Ривадура был ипохондрик и умер от размягчения
3) Гениальность и среда. Дело гения состоит лишь в том, чтобы ускорить течение идей, уже назревших в народе, и обобщить их. Наша энергия так велика, что даже когда все готово для осуществления реформы, эта последняя не может осуществиться без вмешательства гения.
В Италии, например, большинство образованных людей, если не все сплошь, давно уже убедились, что классическое образование есть скорее простое украшение, чем существенная часть воспитания. Мы давно это говорили вместе с Графом, Серджи, Анджиулли, Морселли и прочими. По этому поводу были даже интерпелляции в парламенте, но ничего, кроме смутных обещаний, полумер и бесплодных попыток, из этого не вышло. Вообще без вмешательства гениального государственного человека оппозиция всякому нововведению, опирающаяся на старые привычки, невежество и робость, может продолжаться веками.
Наоборот, надо заметить, что и гениальные люди, не встречающие подготовленной среды, остаются непонятыми или незамеченными. Вот почему успех революции всегда зависит от соответствий между идеями гениальных людей и развитием народа, так что если большое количество первых влияло на общественную жизнь Афин, то не следует забывать, что и высокая культура афинян, и быстрая смена правительствующих партий в республике влияли на появление в ней гениальных людей. Вообще в странах республиканских или служащих ареной для ожесточенной борьбы партий (Флоренция в эпоху Гарибальди) появляется большее количество великих людей, чем в абсолютных монархиях и в покойное время.
Если, однако, Флоренция в эпоху республиканских смут проявила максимум итальянской гениальности, то при подобных же смутах в Южной Америке, во Франции (в 1789 году), а отчасти в междоусобной войне Северо-Американских Штатов подобного явления не замечается. Там выдвигались люди не великие, а только полезные при данных обстоятельствах, которые считались великими скорее за услуги, ими оказанные, чем за их действительную психическую мысль.
Значит, цивилизация не служит исключительной причиной появления великих людей и великих открытий, а только помогает их появлению или, лучше сказать, содействует их признанию. Следовательно, мы можем предположить, что гений может появиться в любой стране и в любое время, но, подобно тому как в ожесточенной борьбе за существование множество людей рождается только для того, чтобы погибнуть жертвой сильных, при неблагоприятной обстановке множество гениальных людей остаются непризнанными или – хуже того – преследуются.
И если есть цивилизации, благоприятствующие развитию гениальности, то есть и такие, которые этому развитию препятствуют. В Италии, например, с ее наиболее древней и часто возобновлявшейся цивилизацией, народ стал более враждебным ко всякому новшеству и как бы замер в культе старины. Наоборот, там, где цивилизация едва начинается, где до сих пор царило варварство, как, например, в России, там новые идеи принимаются с энтузиазмом. Так, несмотря на Святейший Синод, там более увлекаются криминальной антропологией, чем во Франции и в Италии.
Когда повторный опыт облегчил принятие новых истин, когда нужда делает полезным или неизбежным появление данного гениального человека или открытия, то их принимают и даже преувеличивают их значение. Видя совпадение известного фазиса цивилизации с появлением гения, толпа думает, что один из этих фактов зависит от другого; она смешивает легкий толчок, обусловивший выклевывание цыпленка, с оплодотворением, которое, напротив того, обусловлено расой, питанием, атмосферными влияниями и прочим.
И это не теперь только замечено: гипнотизм может служить доказательством, что один и тот же факт бывает открываем по нескольку раз. Открытия совершенно новые во всякую эпоху являются преждевременными и, будучи таковыми, остаются незамеченны – человечество не способно их оценить. Повторения одного и того же открытия, подготовляя умы к его восприятию, понемногу побеждают препятствия к этому восприятию.
Когда гений, явившийся преждевременно, побеждает все препятствия, стоящие на его пути, и успевает благодаря своей энергии наложить свою печать на эпоху, создать революцию, то это последняя, подобно простым бунтам, не оставляет за собой никакого следа или даже возбуждает реакцию в противоположном направлении.
Реформ Помбала не хватило даже на его личную жизнь; реформы Петра Великого возбудили реакцию, продолжающуюся до сих пор и, говорят, даже более вредную для России, чем то невежество, которое преобразователь стремился уничтожить.
Империи, созданные Наполеоном и Александром Македонским, быстро разрушились; первый еще при жизни видел разрушение своего дела.
Когда сила разума великих людей слишком много превышает средний уровень этой силы в населении, то последнее дорого за нее расплачивается.
Мы, итальянцы, теперь только начинаем понимать, насколько преждевременно было движение, вызванное Гарибальди, Мадзини и Кавуром. Половина Италии, в особенности южная и островная ее часть, страдают от преждевременно полученной свободы, как от тирании.
Правда, революции поддерживаются иногда в течение некоторого времени одним только гением вождей. Так, во Франции чуть не в феодальную эпоху демократическая революция тянулась довольно долго благодаря гениальности Марселя и Лекока; гениальность Каллэ играла большую роль в жакериях, гениальность Савонаролы – в революции флорентийской, а Колы ди Риенци – в римской, но все же эти движения не удались, потому что не соответствовали нуждам эпохи и были преждевременны.