Преторианец
Шрифт:
– Насколько я помню, – сказал Луций, – Траян называл своим преемником Наратия Приска…
– Меня он называл своим преемником! – сердито возразил Нигрин. – Меня! При чем тут Приск?!
– Это уже неважно… – слабо отмахнулся Луций.
– Нет, важно! – рявкнул Лузий Квиет. – Нельзя терпеть! Адриана следует убить, и пусть Гай правит Римом! Я помогу ему в этом! А вы? Решайте!
Авл сел и отставил кубок.
– Я согласен! – сказал он.
– И я! – кивнул Луций.
– Отлично! – потер руки Нигрин. – Где Адриан сейчас?
– В Дакии должен быть, – сказал Квиет. – На границе
– Ну, разумеется! – усмехнулся Авл. – Замириться, а как еще?! Не станет же он воевать во славу римского оружия! Отдать Месопотамию, Армению, Ассирию… Эх!
– Сарматы? – выговорил Нигрин. – Это хорошо… Это задержит Адриана до холодов…
– Не ждите его в Риме раньше будущей весны! – заявил Луций.
– Ручаешься? – сощурил глаза Нигрин.
– Головой!
– Короче! – рубанул Квиет. – Двигаем в Рим и собираем бойцов! Я кликну своих мавров и нумидийцев!
– А я призову арабов! – сказал Пальма.
– Нужно будет сыскать золота в достатке, – заметил Цельс, – дабы покупать и подкупать!
– В сенате у Адриана недругов хватает, – задумался Нигрин и решительно тряхнул головой: – Сделаем их нашими друзьями!
– Клянусь Юпитером! – захохотал Квиет. – Мне нравится это дело!
– Клянусь сандалиями Зевса, – послышался сдержанный голос Леонтиска от дверей, – мне тоже!
Консуляры внимательно посмотрели на эллина, переглянулись.
– Ты нам подходишь! – вынес вердикт Нигрин. – Собирайся тогда, и едем!
– Куда? – уточнил Леонтиск, расцветая на глазах.
– В Рим!
Выйдя к порту Питиунта, Лобанов понял, что его понятия об античном времени требуют поправки. В гавани, прикрытой двумя молами с башнями, стоял под погрузкой всего один корабль. Но какой! Огромный многопарусный зерновоз – ситагога, возвышался над пристанью. Метров шестьдесят в длину, прикинул Лобанов, в ширину свыше четверти того. Покойным полукругом возносилась его корма, выставляя золотой изгиб-хениск. Задирался и нос, неся с обеих сторон изображение богини Исиды.
По четырем трапам топотали рабы, сгибаясь под тяжестью амфор с зерном. Такая громада спокойно примет в трюмы тыщи две тонн! Да ну, больше!
– Ни хрена себе! – впечатлился Гефестай. – Вот это я понимаю – корыто!
– Нам не сюда, – оборвал его речь Волтацилий Пилут. – В военную гавань, быстро!
Четверо гладиаторов подхватили багаж сиятельного Гая Нигрина и понеслись в военную гавань. Там стояла декирема… Как описать ее? С виду она была похожа на обычную трирему, только вдвое больше ее. Мощный корпус вытягивался на семьдесят метров вдоль и на двадцать метров поперек. Борт возвышался над водою метра на три, по всей длине его прострачивали лючки-скалмы для двух рядов гигантских весел – каждое метров в семнадцать. Гребли им впятером, а всего гребцов требовалось семьсот человек! А три высоченные мачты?! А двенадцать баллист и катапульт?! А четыре башенки-турриты для стрелков?
– Крейсер! – оценил Искандер.
– Линкор! – поправил Эдик.
– Это декирема, – вмешался в разговор Волтацилий Пилут. – Заносите вещи! Сиятельный разместился в диаэте, это на корме, третья дверь справа! И живее давайте!
Лобанов поднялся на обширную палубу и прошел на корму. Там, возле надстройки-диаэты стояли четверо. Одного из них Сергей узнал сразу, это был Нигрин, остальных он видел впервые. А скажи ему тогда, как туго переплетутся нити судеб его и этой четверки, так не поверил бы ни за что…
Глава 5
Море спокойно голубело, словно умасленное. Ветерок еле задувал, и декирема шла на веслах – огромные дерева переносились по воздуху, взблескивая мокрыми лопастями, погружались в прозрачный аквамарин пологих волн и мощно загребали бурлящую, пенную воду. Изумительная равнобежность, почти музыкальная синхронность гребли завораживала.
Лобанов стоял у фальшборта и бездумно следил то за ритмическим возвратно-поступательным движением весел, то за восходяще-нисходящим кружением чаек в линялой лазури. А впереди, прямо по курсу, зеленела и синела земля. Декирема поднималась и опускалась на мелкой волнишке, и чудилось, будто сам берег колышется, попадая в размеренный такт вечной любовной игры воды и суши.
– Любуешься?
Лобанов оглянулся. Позади стоял босой Эдик в набедренной повязке и щурился на солнце.
– Загораешь? – в тон ему спросил Сергей.
– Ага!
– Надо тебе обрывком леопардовой шкуры разжиться, – присоветовал Лобанов.
– Зачем? – озадачился Эдик.
– А помнишь, в чем ты шлялся по санаторию?
– А-а…
Эдик погрустнел маленько. Подошел к борту, послушал скрипучие и плещущие рулады, издаваемые кораблем, и цвиркнул слюной в море, словно отрекаясь от прошлого.
– Прибываем, говорят, – подошел Гефестай. – И чего там, на берегу? Брундизий?
– Двойку тебе по географии! – с удовольствием вывел Эдик. – В Остию следуем!
Сын Ярная лениво отмахнулся:
– Да мне по фигу, лишь бы опять на твердую землю! Надоело мне это ваше качание хуже горькой редьки!
– Ваше! – возмутился Эдик. – А кто стонал: «Под парусами хочу, под парусами!»
– Мы не под парусами, – пробурчал Гефестай, – мы – на веслах!
– Скоро уже… – прищурился Лобанов. – Вон, забелело что-то… Остия!
– Подгребаем, значить! – удовлетворенно подытожил Гефестай.
Остия была городом-стотысячником, по размеру она уступала лишь Риму да Капуе. Еще бы! Главный порт, «уста Рима»!
Сощурившись, Лобанов огляделся. По правую руку он увидел башню остийского маяка-фаруса; ближе к городу, на холме, высился громадный храм Нептуна, отливавший белоснежным мрамором. Крышу храма попирали четыре бронзовых слона, запряженные в квадригу морского бога. Город-порт защищала мощная внешняя стена с крепкими воротами, фланкированными сигнальными башнями. Слева на рейде стояли военные триремы – в Остии была летняя база части Мизенской эскадры. С палуб трирем донеслись приветственные вопли фанфар, трубач с декиремы выдул пронзительный ответ.