Превенция
Шрифт:
– Благодарю, – улыбнулся писатель. По всей видимости, ему очень нравилось читать свои работы на публику, даже такую немногочисленную, и уж тем более получать от неё лестные отзывы.
– Ну, что ж, я думаю, мы сможем помочь вам с публикацией, – заявил Серёга.
Признаться, меня крайне поразило сказанное им.
– Вы сможете опубликовать мои работы? – удивлённо заулыбался Смольников. – Уж, извините меня за прямоту, не думал, что вам будет до них какое-то дело.
– Мы же волонтёры, – улыбнулся мой друг.
Серёга написал на форзаце тетрадки свой электронный адрес, чтобы писатель смог отправить на него напечатанную версию своих произведений.
– Единственная оговорка: вам нужно будет придумать псевдоним, – сказал он. – Слишком
– Железнёв, – не задумываясь, сказал Смольников, – Арсений Железнёв.
Мы вышли на крыльцо. На улице совсем стемнело, непроглядные шелка тьмы накрыли владения писателя, и лишь освещение из коридора, прорывающееся сквозь дверной проём, да отдалённый блеск уличных фонарей, натыканных по селу, прорезали в этом мраке небольшие коридорчики света. Обменявшись рукопожатиями со Смольниковым, мы с Серёгой спустились с крыльца и побрели в сторону калитки. Я на мгновение остановился и, обернувшись, спросил у писателя:
– А к чему пришли ваши антагонисты?
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Касательно смысла жизни, – пояснил я.
– К тому, что смысл жизни в победе над смертью, – улыбнулся Смольников. – Не будь смерти – не умерла бы Анастасия, примерно так.
– Интересная теория.
– А как вы думаете? – улыбнулся писатель. – В чём же?
Я не ответил, лишь пожал плечами и улыбнулся в ответ.
Глава 4. Нельзя было прерывать
О понятии «смысла самой жизни» я впервые услышал в тот дождливый день от отца на кухне. Такой серьёзный вопрос до сих пор остаётся одним из самых сложных в философии, что уж говорить о том, как он был понят одиннадцатилетним мальчишкой. Скоро я совсем позабыл об этом разговоре, но одни из последних слов отца заставили меня в корне переосмыслить своё отношение к данной проблеме. Теперь у меня есть своя теория о смысле самой жизни и конечной цели всего человечества, которую я обязательно приведу ниже.
Что касаемо юной Кати, то она не соврала: смерть действительно пришла в дом, забрав себе несчастную тётю Лену. В тот же вечер бедной женщины не стало. Мама была рядом с ней, когда она, хватаясь дрожащими руками за мокрую от пота простыню, тяжело дыша и тихо постанывая, пыталась что-то сказать. Отец вызвал скорую помощь, врачи увезли тётку в больницу, а пару часов спустя, в тишине квартиры раздался громкий звонок отцовского мобильника – всё кончено.
Дальше всё было как в тумане: внезапно объявившиеся наследники, борющиеся за лакомую квартиру, дешёвый гроб посреди большой комнаты, заплаканное лицо матери и тяготы долгожданного переезда. Отец нашёл достойную квартиру в посёлке на окраине. Панельный дом, четвёртый этаж, две комнаты – о чём ещё можно было мечтать молодой семье? По сей день мне неизвестно, что случилось с квартирой почившей тёти Лены, да и я, признаться, не хочу знать. Семейные разборки по кровопролитию иногда не уступают даже разбирательствам мафиозных кланов.
С Серёгой я увиделся за два дня до переезда. Мы обсудили всё произошедшее, провели параллели со словами девушки, а затем поклялись никогда и никому об этом не рассказывать. Он зашёл за мной в день отъезда и предложил начать новое расследование касательно маленькой деревянной шкатулки, что он увидел в руках у незнакомого мальчика. Серёга показал мне чистый лист тетрадки, и при мне же озаглавил его как «Тайна шкатулки». Безусловно, я горел желанием приключений, но время играло против нас, поэтому ничего кроме как обсудить план расследования, который теперь уже вылетел из моей памяти, мы так и не успели.
Школьная рутина, новые друзья во дворе, первая влюблённость, первая драка – всё это затмевало мои былые приключения, даже такие невероятные. Время шло, образ Серёги стал забываться. Утопая в повседневных заботах, без оглядки бросаясь в бушующее море юности, я даже не подозревал, какие дела в данный момент вершит
Мамы не стало, когда мне было семнадцать. Болезнь суставов привела её в больницу аккурат под Новый Год. Вирусная инфекция, подхваченная в застенках лечебницы, вызвала тяжёлую форму воспаления лёгких, с которой дежурящие на праздниках медсёстры боролись исключительно антибиотиками: когда одни не помогали, они назначали другие, более сильные. Как итог – уничтоженный иммунитет. Затем нам сообщили, что у неё обнаружен перитонит, и в данный момент она отправлена на операцию. Следующие пять дней мама лежала в реанимации, пребывая в «стабильно тяжёлом состоянии», а вечером пятого дня в десять часов вечера, дрожащей рукой убирая от уха телефонную трубку, отец негромко сказал мне: «Всё, Витя, нет мамы». Его слова отозвались холодом по всему моему телу, а мозг, как это часто бывает, попросту отказывался верить в происходящее. Сказать честно, я был искренне расстроен и разбит, но совсем не удивлён. Где-то в глубине своего сознания я давно подготовился к такому исходу. И вновь туман: бесполезные слова соболезнования, рыдающие престарелые родственницы; бородатый поп размахивает кадилом, пока я держу в руке свечку и думаю, как же нам жить дальше, и ужасное (здесь я солидарен со Смольниковым) пожелание «держитесь», летящее из уст каждого, кто только открывает рот в нашем доме. А сколько лживых обещаний мы услышали в тот день! Все искренне распинаются перед скорбящим мужем и сыном покойной, обещают помочь пережить утрату, клянутся поддерживать чуть ли не в любое время и никогда-никогда не бросать. Стоит ли говорить, что после отметки в сорок дней мы больше ни разу не встретились с этими людьми?
Отец стал другим. Само собой мы сблизились и жили мирно, совсем не ссорясь. Мы оба понимали, что мамы больше нет, но странное чувство, будто она просто вышла куда-то ненадолго и вот-вот вернётся, не покидало нас, а меня не покидает до сих пор.
Не прошло года, как у отца обнаружили рак лёгкого. Он запустил лечение, отказался от операции, а химиотерапию ему так и не предложили. Последние месяцы отец целыми днями лежал в кровати, совсем мало ел, а по ночам тихонько звал маму. С работы ему, понятное дело, пришлось уйти, благо, приличные сбережения позволили нам некоторое время ни в чём не нуждаться. А затем случилось необъяснимое и крайне пугающее происшествие.
Вернувшись поздно вечером домой, я не смог просунуть ключ в замочную скважину: отец забыл вытащить свой ключ с другой стороны двери, когда провожал меня утром. Я долго стучал, несколько раз пытался дозвониться на его телефон, но отец не отвечал. Приготовившись к самому страшному варианту развития событий, я побежал в соседний подъезд, где жил председатель дома, и объяснил ему всю ситуацию. Тот вызвал участкового, с которым прибыл мастер из конторы по вскрытию замков. После небольших махинаций мастера с маленькой дрелью дверь распахнулась. Как ошпаренный я вбежал в комнату отца, застав там страшную картину: весь бледный, он лежал на полу, молча перебирая руками в воздухе.
На карете скорой мы доставили его в больницу, где он пролежал в течение трёх дней. Врачи поставили диагноз: инсульт. Отец пребывал в туманном состоянии и ничего толком не соображал. Оставлять его в больнице и занимать лишнее место в палате, по словам врачей, не было смысла, поэтому мною было принято решение забрать отца домой. Целый месяц мне предстояло ухаживать за ним: менять подгузники, обтирать влажной губкой тело, кормить маленькими кусочками пищи. И со временем ему будто бы стало немного лучше, я даже посчитал, что он идёт на поправку. Отец самостоятельно садился, свешивая ноги с кровати; с переменным успехом, но узнавал меня и называл по имени; просил включить ему телевизор, а иногда запрашивал совсем неожиданные вещи, например пиво или сигареты, которые, к моему сожалению, я не мог ему предоставить. Кстати говоря, баночка пива всё-таки была куплена, но выпить её он так и не успел; позже, утирая слёзы, я вылил эту банку на его могиле.