Превосходство Гурова
Шрифт:
– Да, Потапыч! Не дай бог такое узнать! – покачал головой Виталий.
– Лучше бы она промолчала, – сказал Максим.
– Видно, не могла с таким грузом на душе умереть спокойно, – пожал плечами Геннадий.
– Столько лет эту тайну хранила, а когда поняла, что конец пришел, решила покаяться, – задумчиво произнес Борис.
– Ну, вернулся я сюда, – продолжал Косолапов, – позвонил Митьке в ФСБ и попросил дело отца найти, а оно оказалось в Якутске, в тамошнем архиве. Пока его нашли, пока привезли… Взял я его в руки, стал читать. Смотрю, на листках пожелтевших следы крови, а некоторые слова расплылись, словно вода или пот на них капали. Что я пережил в тот момент, лютому врагу не пожелаю. Попадись мне тогда Серафима, своей смертью бы не померла! – сказал он таким тоном, что все поняли, так и было бы. – А вот документа, в какой лагерь отца отправили, там не оказалось. И принялся я выяснять, что это за лагерь был, чтобы хоть место то найти, где мой отец свою короткую жизнь закончил. Позвонил Тарасову, а тот и рад стараться услужить! Пообещал мне, что в лепешку расшибется, но все выяснит, и тут же по внутреннему телефону дал команду в архив, чтобы там все перерыли, но нашли. А еще мне сказал, что если у них не окажется,
– Ну да! Заведующий архивом решил лично прогнуться и первым сообщить, а потом уж он и Тарасову доложил, что его поручение выполнил, – заметил Гуров. – И вы записали их на перекидном календаре. А вот что за закорючки перед ними были?
– Буквы «к» и «ц», то есть концлагерь, – объяснил губернатор.
– Тогда уж должно было быть «к» и «л», – удивился Гуров.
– Ну, как записалось, так и написал, – буркнул Потапыч. – А потом стал думать, кто у нас больше всех о лагерях знает, а это Самойлов. Вот я его и позвал. И наслушался от него такого, что волосы дыбом встали.
– Давайте, Михаил Михайлович, я сам вкратце расскажу, чтобы вам второй раз себе сердце не рвать – я ведь тоже с Иваном Георгиевичем беседовал, – предложил Гуров. – Короче! 313-й был самым страшным ГУЛАГом на территории Новоленской области. Он был колючей проволокой в два ряда разделен на две части, а между этими рядами бегали собаки, чтобы заключенные никак между собой не общались. И в первом блоке, и во втором были как уголовники, так и политзаключенные, то есть не это являлось причиной такого распределения, а исключительно состояние здоровья: тех, кто покрепче, определяли во второй, а более слабосильных – в первый. Заключенные первого блока работали на лесоповале, а чем занимались заключенные второго, никто не знал, потому что у них было все свое: и столовая, и медпункт, и все остальное. Каждое утро за ними приезжала машина, и их увозили, но никто не знал, куда и зачем. А теперь самое главное – из первого блока заключенные по отбытии наказания освобождались, а вот из второго не вышел никто! Ни один человек! Когда заключенному до конца срока оставалось совсем немного, ему или добавляли срок за какие-нибудь провинности, или он просто умирал. А когда в 53-м после смерти Сталина объявили амнистию, во втором блоке произошло массовое пищевое отравление заключенных со смертельным исходом, причем только тех, которые под нее попадали. Когда же ГУЛАГ решили закрыть совсем, во втором блоке погибли абсолютно все: и заключенные, и работники лагеря. И опять-таки от пищевого отравления. Иван Георгиевич, воистину святой человек, о многом знал от своего отца, которому «посчастливилось», – с горькой иронией сказал Лев Иванович, – попасть в этот лагерь! И уже без всякой иронии посчастливилось оказаться в первом блоке, из-за чего он все-таки выжил. Но давайте я все-таки продолжу по порядку. Итак, я узнал у Татьяны Сергеевны смысл этих цифр и пошел в музей. А там в это время Иван Георгиевич как раз проводил экскурсию для детей, но внутри был еще один человек, парень лет двадцати пяти с наглыми глазами, который никак не походил на школьного учителя, а еще меньше – на человека, которому может быть интересна история Новоленской области. Я своим ремеслом не первый год занимаюсь, так что просчитать как его, так и ситуацию было делом несложным. Этот парень, поняв, что у него ничего не выгорит, счел за благо уйти, а вот я тогда понял, что Кравцов уже успел доложить обо всем Тарасову, а тот – принять меры.
– Ты хочешь сказать, что этот парень собирался убить Самойлова? – не поверил своим ушам Матвей.
– Да, за тем он и пришел, – подтвердил Гуров. – А я, поговорив с Иваном Георгиевичем и узнав от него очень много интересного, кроме того, что я вам сейчас уже рассказал, пошел провожать его до дома, потому что одного его по дороге точно прикончили бы – им такой свидетель не нужен. Как оказалось, я был прав, потому что возле его дома нас уже ждали.
– То есть уже вас двоих? – уточнил Косолапов.
– Вот именно! Тот парень, которого я шуганул, видимо, остался где-то неподалеку наблюдать за музеем и, когда увидел, что мы вышли вместе и пошли в сторону дома Самойлова, позвал еще несколько человек, вот они-то нас там и ждали. Только есть тут у вас в городе один мой старый знакомый, который ясно представлял себе, что будет с Новоленском, если меня здесь убьют. Его же, как он говорит, «в плин ласкатают». Вот он и решил вмешаться. Нет, не по доброте душевной, а потому что дураком никогда не был. Он-то со своими друзьями, если так можно выразиться, засаду, которая нас возле дома Самойлова поджидала, и турнул. Если до этого я, зная о «жучках» на своей одежде, ее предусмотрительно подальше оставлял, то теперь у меня выбора не было, и я от них просто избавился, потому что надеялся вытянуть из этого человека много для себя полезного, и не ошибся. Оказалось, что меня заказали! Причем якобы москвичи, чего точно быть не может, потому что Москва к нашему делу никакого отношения не имела. Да еще и организовать все надо было так, чтобы было похоже на простое разбойное нападение: мол, приглянулся кому-то новенький полушубок, вот он и решил его снять, а чтобы жертва не сопротивлялась, ножичком ее ткнуть.
– Вообще-то с Левой такие вещи не проходят, – заметил Крячко. – Я его и сам иногда боюсь! Накостыляет так, что мало не покажется! Он же Лев!
– Может, мне еще и порычать, чтобы страшнее было? – сердито посмотрел на него Гуров и продолжил: – А посредником выступил еще один мой старый знакомый, причем старый во всех смыслах этого слова, потому что он 25-го года рождения, бандит и садист Корень, или Корнеев Савелий Игнатьевич, который свой послужной список отсидок вел еще со сталинских времен. Он в свое время специализировался по цеховикам, обдирая их как липку! И в средствах не стеснялся! Мошенничеством он никогда не занимался, ложных обысков не устраивал, а применял грубую силу и пытками не брезговал.
– Погоди, ты про Чука говорил, что тот тоже свои жертвы пытал, – воскликнул Романов.
– Они одно время даже вместе работали, если здесь уместно такое выражение, и я потом объясню, почему. И вот этот Корень, как оказалось, не только жив, но живет в этом городе, один в большом доме, и возглавлял он до относительно недавнего времени группировку, у которой и машины есть. Но большая часть его людей около трех лет назад уехала, а при нем остались три-четыре человека, одного из которых я в музее и видел. Итого: Тарасов связан с Корнем, сиречь с криминалом, напрямую. И возник тут у меня вопрос, где и как они так крепко подружиться могли. Вот я и позвонил в Москву своему начальнику, чтобы он весь послужной список Корня мне сообщил. А потом пошел в гостиницу.
– Тебя же по дороге могли встретить! Ты что, мне не мог позвонить? – возмутился Александр.
– Ну, во-первых, я номера не знал, а во-вторых, у меня был почетный эскорт, – хмыкнул Гуров. – Так что добрался я без приключений, а Самойлова я в вашем доме, Михаил Михайлович, спрятал.
– А я к тому времени уже все наши вещи перенес в ту квартиру, адрес которой мне Сашка дал, в магазине продуктов купил и туда же оттащил, а потом в гостиницу вернулся Леву дожидаться, – встрял Крячко. – Он пришел, и мы с ним разыграли небольшую комедию, чтобы те, кто нас слушал, не заскучали. Только мы за время нашей работы научились друг друга не то что с полуслова или полувзгляда, а с полмысли понимать, вот и получалось, что говорим мы одно, а имеем в виду совсем другое, но оба знаем, о чем речь идет, чему надо верить, а чему – нет. А еще мы засветили адрес, по которому жить будем, чтобы показать, вот какие мы все из себя прозрачные. Ну, а там, поужинав, пошли к вам разговаривать.
– Только я предварительно отдал Стасу список всех фигурантов, за которыми нужно было присматривать – я его в музее у Ивана Георгиевича составил да еще в гостинице вписал туда информацию про Корня, о котором узнал только что, – добавил Лев Иванович. – Итак, что я знал к моменту нашего с вами разговора? Тарасов живет не по средствам, и источник его немалого материального благополучия неизвестен. Вы мне сказали, что ему не приплачиваете, вывод: он что-то замутил сам! Вопросы: где, что, с помощью кого? Где, было понятно сразу – на территории бывшего ГУЛАГа 313. Объясню, как я это понял. Тарасов вторым… – подчеркиваю: вторым! – узнал о том, где именно погиб отец Михаила Михайловича. Если бы заведующий архивом сказал ему об этом первому, он бы что-нибудь придумал, например, назвал губернатору номер другого лагеря, но теперь ничего исправить было нельзя. И Тарасов запаниковал, испугавшись того, что Михаил Михайлович захочет туда слетать. А информация о предстоящих полетах поступает куда? В том числе и к нему. И вот он узнал, что Косолапов на следующий день собирается вылететь с инспекционными поездками как раз в ту сторону. Что произошло бы в том случае, если бы губернатор сел на своем вертолете на территории бывшего ГУЛАГа? Да его бы там просто убили! А вы все, узнав о его исчезновении, причем вместе с вертолетом, подняли бы по тревоге свои службы безопасности, задействовали бы свои вертолеты и нашли бы это место, в чем я нимало не сомневаюсь. Что было бы дальше, можно только предполагать. Бойцы расстреляли бы преступников и освободили заложников. А может, бандиты, предварительно расстреляв заложников, сами после убийства губернатора попытались бы сбежать. Но в любом случае сладкой жизни Тарасова пришел бы конец, а может, и самой его жизни – тоже. Значит, нужно было не допустить этот вылет, причем навсегда, чтобы исключить малейший риск быть разоблаченным. У Тарасова на подготовку была только одна ночь, и оперировать он мог только тем, что было под рукой, то есть карабином и «СВД», потому что после того, как произойдет покушение на губернатора, любое его лишнее телодвижение вызовет подозрение, тем более что его в городе и так не любят. Что же он придумал? Он стреляет с чердака здания областного управления из «СВД», а я это еще до его допроса понял по углу вхождения пули, Кравцов же сразу после выстрела подбрасывает карабин и гильзу в бизнес-центр. И такое распределение ролей вполне объяснимо – ну, негоже генералу полиции самому бизнес-центр обыскивать. Потом, после операции, когда пуля от «СВД» поступает в руки того же Кравцова, которому поручено вести дело, он меняет ее на пулю от карабина, и дело с концом, а в случае чего всегда можно сказать, что врачи в калибрах не разбираются, вот и ошиблись. И тут облом! Во-первых, ваши родные, Михаил Михайлович, пулю им не отдали, сказав, что передадут ее только следователю из Москвы. А во-вторых, сам факт того, что из столицы ожидаются следаки, Тарасову тоже душу не грел. А потом и мы со Стасом им на голову свалились! Вот они и забегали, как подскипидаренные! И нас «жучками» обвесили, как новогоднюю елку шарами, и вещи наши, и номер в гостинице. На что они рассчитывали? На то, что мы лопухнемся и слопаем их версию о заказе и исполнителе из Москвы, косточками не похрустевши? Или они сумеют изъять у нас пулю еще до того, как мы поймем, из какого оружия она выпущена? Вразумительного ответа от них я так и не добился, думаю, они от страха просто не знали, что и предпринять. А когда Тарасов понял, что я вышел на финишную прямую, дал приказ о моем устранении. На этот вопрос я ответил?
– Да, все ясно, – покивали мужики.
– Перехожу ко второму вопросу: что? Что именно можно было делать на территории бывшего ГУЛАГа? На чем вообще можно делать такие большие деньги? Торговля оружием? Как перевалочная база ГУЛАГ вполне подходил, но!.. Вояки такое хлебное дело никому не отдадут. Торговля живым товаром? Отпадает. Наркотики? Да, деньги там крутятся бешеные, и производство в бывшем лагере можно было бы организовать, но возникают большие сложности с их распространением – место-то ведь очень отдаленное, куда можно долететь только вертолетом. Предположим, Тарасов туда прилетал, забирал груз и куда-то его отвозил, а дальше что? У вас в аэропорту собаки натасканные, им без разницы, чей вертолет, облают, и как он потом объясняться будет? А в самом городе вы эту заразу извели. А после разговора с Иваном Георгиевичем я понял, что это либо золото, либо алмазы, но, скорее всего, второе, потому что для промывки породы нужно много воды, которой там поблизости нет, а вертолетом столько не навозишься. Вывод: алмазы, которые тогда в ГУЛАГе, явно незаконно, для собственного обогащения, руководство добывало, потому что иначе не стали бы уничтожать всех тех, кто об этом хоть что-то знал. А если учесть, что Тарасов каждые два месяца в Благовещенск к дочери летал, откуда до Китая рукой подать, то вопрос их вывоза и последующей реализации решался очень просто – они же не звенят! Да и кто бы решился досматривать генерала полиции?