Превращение
Шрифт:
Я представила, как еду обратно в темноте. Представила выражение его лица.
Я потерла друг о друга босые ступни. Глупо было ехать туда сейчас. На то, чтобы остаться, была тысяча причин, но…
Я постаралась выкинуть ненужные мысли из головы. Сосредоточилась. Мысленно составила перечень необходимого. Возьму джинсы из среднего ящика комода, натяну свитер и какие-нибудь носки. Родители ничего не услышат. Пол почти не скрипит. Мой план может сработать. Из родительской спальни наверху давно уже не доносилось ни звука. Если не включать фары, они, может быть, не заметят, как я отъезжаю от дома.
Мысль
Я понимала, что не стоит нарываться на новые неприятности, родители и так уже разозлились. Понимала, что нелегко будет вести машину, когда в ушах так стучит кровь, а под кожей плещется жар.
Но какие еще неприятности могли со мной случиться? Мне и так уже запретили с ним видеться. Что еще они могут мне сделать?
К тому же я не знала, сколько еще ночей мне осталось.
Я вспомнила, как пренебрежительно мама отозвалась о моей любви, принизив ее до вожделения. Как потом я бродила по лесу, пытаясь заставить себя раскаяться в том, что накричала на нее. Как папа заглядывал ко мне в комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Сэма. Когда они в последний раз интересовались, где я была, как живу, не нужно ли мне что-нибудь?
Я видела родителей вдвоем; они были семьей. Они до сих пор трогательно заботились друг о друге, даже в мелочах. И я видела Бека, видела, как хорошо он знал Сэма. Как он любил его. И как Сэм до сих пор кружил по орбите его памяти, словно потерянный спутник. У них была семья. А у меня с родителями… мы просто жили под одной крышей. Иногда.
Интересно, можно ли перерасти своих родителей?
Мне вспомнилось выражение, с которым смотрели на меня волки. Вспомнилось, как я гадала, сколько времени мне осталось. Сколько ночей отмерено мне с Сэмом, и сколько из них я уже потратила здесь в одиночестве.
Во рту все еще стоял медный привкус. Болезнь внутри меня не собиралась отступать. Она пожирала мои силы, но пока я все еще была сильнее. Пока я еще могла кое-что контролировать.
Я выбралась из постели.
Ощущая ледяное спокойствие, я двинулась по комнате, собрала джинсы, белье, футболки и две запасные пары носков. Я словно находилась в центре урагана — точке тишины внутри хаоса. Вещи я засунула в рюкзак вместе с домашним заданием и любимой книгой Сэма, томиком Рильке, который он оставил на тумбочке у кровати. Я коснулась края комода, взяла с кровати подушку, остановилась перед окном, из которого давным-давно смотрела на желтоглазого волка. Сердце билось болезненными толчками; я ожидала, что вот-вот мать или отец откроют дверь и застукают меня в разгар сборов. Должен же кто-нибудь почувствовать всю серьезность того, что я затеваю.
Однако ничего не произошло. Проходя по коридору, я прихватила из ванной зубную щетку и расческу для волос. В доме по-прежнему было тихо. Перед входной дверью я заколебалась, держа ботинки в руке и прислушиваясь.
Тишина.
Неужели мне все это не чудится?
— Пока, — прошептала я. Руки у меня тряслись.
Дверь прошуршала по коврику на крыльце и закрылась.
Я не знала, когда вернусь.
41
Без Грейс я превратился в ночного
В процессе педикюра я услышал, как на улице за окном комнаты Бека завыли волки. Их песнь каждый раз звучала по-новому, в зависимости от того, что было у меня на душе. Она могла быть торжественным хоралом, неземным в своей красоте, а могла — зловещей симфонией, где каждая нота сиротливо замирала в ночи. Или радостным призывом к луне.
Сегодня это был нестройный хор, в котором протяжные голоса наперебой соревновались за внимание, перемежаясь тревожным тявканьем. Песнь разлада. Песнь разобщенности. Так стая обычно выла в те ночи, когда Бек или Пол были людьми, но сегодня оба вожака были на месте. Не хватало одного меня.
Я поднялся и подошел к окну, чувствуя, как гладкие половицы холодят подошвы моих человеческих ног. Мгновение поколебавшись, я отодвинул щеколду и распахнул окно. В комнату хлынул ледяной ночной воздух, но теперь он бессилен был что-либо со мной сделать. Я был и оставался человеком. Собой.
Вместе с воздухом в комнату ворвались и волчьи голоса.
Неужели они скучают по мне?
Нестройный хор продолжал звучать, и это был скорее протест, нежели песня.
Я скучаю по вам, ребята.
И тут я со смутным удивлением понял, что именно этим все и исчерпывается. Я скучал по ним. Но не по прошлой жизни. Я стоял, облокотившись на подоконник, и моя душа полнилась человеческими воспоминаниями, чаяниями и страхами, я знал, что состарюсь человеком, и мне это нравилось. Я не хотел бы стать одним из волков, которые выли сейчас в лесу. Это не шло ни в какое сравнение со струнами гитары под пальцами. Их надрывная песня никогда не смогла бы прозвучать так торжествующе, как мой голос, произносящий имя Грейс.
— Тут некоторые пытаются спать! — крикнул я в темноту, и она проглотила эту ложь.
Вой затих. Темнота застыла в безмолвии; ни птичий крик, ни шелест листвы не нарушали мертвую ночную тишь. Лишь где-то далеко на шоссе шуршали шинами автомобили.
— У-у-у-у! — завыл я, чувствуя себя полным дураком.
Ответом мне была все та же тишина. Достаточно долгая, чтобы я успел понять, как сильно мне хочется быть им нужным.
Потом они завыли снова, так же громко, как и прежде, перекрывая друг друга с новой решимостью.