Превращенная в мужчину
Шрифт:
Было ли и у докторши это непостоянное ощущение, которое, однако, не хочет исчезнуть? Имел ли его Брискоу, находящийся теперь уже там, в Нью-Йорке? Ощущение, будто нечто катится, катится и никакой Бог на небе не может уже это остановить…
Тогда в Ильмау он набрал бензину и поехал обратно в Бармштедт. На этот раз он легко нашел дорогу. Ехал медленно и тихо. Думал, что сказать американцу. Выдумывал одну за другой истории и отбрасывал их прочь. Его фантазия покидала его. В голову не приходило
На помощь пришел случай. Когда он подъезжал к гостинице, Брискоу стоял у окна и приветствовал его громким «хэллоу!»
Ян поклонился ему, выпрыгнул из экипажа, подошел к двери и начал подыматься по лестнице. Брискоу побежал ему навстречу, остановил.
— Один? — спрашивал он торопливо. — Один?
Ян кивнул головой. Взял дрожавшего от возбуждения под руку и повел его в комнату. Брискоу не отпускал его, цепко держась и тесно прижимаясь своей рукой.
— Итак, слишком поздно? — простонал он. — Скажите же, пожалуйста, вы приехали слишком поздно?
Ян тотчас же понял его мысль!
— Слишком поздно! — подтвердил он.
Янки не выдержал.
— Иисусе Христе! Иисусе Христе! Я так и знал!
Чертовка еще в ту же ночь… тотчас, как мы уехали… Животное я, идиот! Позволил ей обойти себя. Поддался ей и глупой записке, которую она вырвала у своей жертвы! Надо было бы немедленно, тотчас же… Иисусе Христе!..
Он оставил Яна и заходил по комнате тяжелыми шагами. Остановился, сложил руки одну в другую, тер их, точно хотел содрать кожу.
Ян посмотрел на него.
— Пилат! — пробормотал он. — Пилат!
Брискоу прислушался:
— Что вы говорите?
— Пилат, — повторил Ян. — Вы умываете ваши руки в знак невинности. Трите их сильнее!
Брискоу быстро разнял руки и засунул их в карманы брюк.
— Что?., что?.. — простонал он.
— Разве не так? — засмеялся Ян. — Но если вы разыгрываете римского наместника, то я — Каиафа, первосвященник. По-моему, это — хуже. Убойный ягненок — из моего племени, моя плоть и кровь.
Брискоу не ответил, подошел к окну и начал пристально смотреть на улицу. Через некоторое время он обернулся. Его голос звучал твердо и спокойно. Но Ян хорошо видел, как трудно ему владеть собою, как сотрясается его сильное тело и рука судорожно держится за оконную перекладину.
— Что остается делать? — простонал Брискоу.
Ян пожал плечами.
— Ничего! — отвечал он. — Вы дали мне ружье, а я забил туда патрон. Но и лучший стрелок с хорошим маузером бьет без промаху только, быть может, на расстоянии четырехсот метров, и то с биноклем в прилаженную мишень. Наша же цель во сто раз дальше. Кроме того, стреляет дама из Ильмау, стреляет в небо. Мы должны выждать, как полетит пуля. Может быть, она все-таки попадет в точку.
Брискоу глухо спросил:
— Как долго мы должны ждать?
— О, скоро это не делается, — заметил Ян. — Докторша думает, что должно
— Замолчите, замолчите! — перебил его Брискоу. — Я не хочу знать, как все это происходит…
— Простите, — ответил Ян, — я предполагал в вас больший интерес к подробностям. Ну, хорошо, после этого пройдет еще несколько месяцев. Приблизительно спустя год, быть может, вы увидите свою мысль осуществленной и сможете привезти своей дочери зятя. Конечно, если все пойдет хорошо, а надежда на это бесконечно мала! Иначе…
— Что иначе? — простонал американец.
— Иначе нам не придется так долго ждать, — сказал Ян. — Есть две или, точнее, одна возможность. Она либо умрет, либо останется на всю жизнь отвратительной калекой. В последнем случае она сама немного поможет себе. Так или иначе — смерть. Летальный исход, как говорят медики. Если пуля не попадет — один шанс из тысячи! — в точку.
Он присел, стал чертить пальцами по столу. Брискоу подошел к нему шага на два.
— А сделать — сделать мы ничего не можем? — пролепетал он. — Помочь, думаю я…
— Помочь? — повторил Ян. — Я буду помогать, сколько могу. Я обещал этой желтой ведьме и сдержу свое слово. Буду все делать, что она захочет, доставлю все, что понадобится. А кажется, понадобится многое…
Он поднял голову. Глаза его заблестели. Голос запинался, как у пьяного:
— Брискоу, Брискоу, я верю в эту одну маленькую возможность. Я верю в нее — это должно удаться и потому удатся! Потому, что это столь невозможно, совершенно абсурдно… именно потому!
Секунду казалось, что эта искра перескочит и на другого. Брискоу подошел к нему вплотную, протянул ему руку. Но тотчас же взял ее обратно и тяжело покачал головой.
— Вы, немцы, фантасты, — сказал он медленно. — Вы хотите и хотите — и думаете, что вам все должно удаться. С Богом или против Бога, все равно! Вы не знаете никаких границ. Перепрыгиваете через все, что было и что есть. Вы высокомерны. Как далеко летят ваши мысли! Поэтому-то и попирают вас ногами и принуждают стать на колени… чтобы показать вам, что вы не лучше и не умнее других людей.
Ян покачивался из стороны в сторону.
— Может быть, — проговорил он тихо, — быть может. Но от этого мы не сделаемся другими.
Брискоу не отвечал. Через некоторое время он спросил:
— Какой номер телефона санатория?
— Не знаю, — ответил Ян, — швейцар внизу даст вам его. Зачем вам?
— Для моей дочери, — ответил Брискоу. — Думаю, что Гвинни туда позвонит.
— Вы верите, что это еще поможет? — спросил Ян.
Американец отрицательно покачал головой.
— Нет, нет, слишком поздно. Но она захочет с ней говорить… не знаю, о чем…
Он прервал свою речь, а спустя минуту заговорил спокойно, деловым тоном: