Превращенная в мужчину

Эндри Войланд держала в руке чек и пристально смотрела на него: десять тысяч долларов! Подпись была еще свежа. Эндри еще слышала на лестнице шаги человека, подписавшего чек. Это был Паркер Эспинуолл Брискоу из Централ-Трест Банка. Брискоу, хозяин Амальгемейтед-Стиль, человек, контролирующий вольфрам и иридий целого света, называющий своими три железных дороги в Штатах, медные копи в Чили, платиновые рудники на Урале, нефтяные промыслы в Оклахоме, Мексике и Персии. Словом: Брискоу.

И эти десять тысяч — только начало. Она могла бы получить больше, много, много больше. Она имела бы миллион чистоганом в полном своем распоряжении. Имела бы, если бы… Да, если бы!.. И может быть…

Правда, за это она согласилась только что — две минуты тому назад, что она, Эндри Войланд, перестанет существовать.

Этого требовал от нее Брискоу, не больше и не меньше.

Она согласилась. Бог мой, что за ценность представляет собой эта женщина — Эндри Войланд? Она готова покончить со своею жизнью. Об этом она знает уже месяцы. Знала и год назад, даже раньше!

А теперь, с этой бумажкой в руках? Теперь, после всего того, что ей сказал Паркер Брискоу? Какие возможности!..

Как там дело ни пойдет, у нее еще пока есть время. Это делается не так-то скоро — останется еще многое… Длительные приготовления, труднейшая подготовка разных мелочей. Как ни велики средства Брискоу, его влияние и богатство, — этого, конечно, он не сможет сделать быстро. Он сказал, что уж найдет кого-нибудь, кто все для него устроит. Возможно, но пока еще никто не нашелся. Есть ли вообще в этой стране кто-либо, пригодный для такой задачи?

Теперь она должна ехать в Европу. Это следует из слов Брискоу. Это счастье — уж очень ей было жаль Штатов и города Нью-Йорка. И этой части города, в которой она жила, цыганского квартала Гринвич Виллидж, ее квартиры со старой рухлядью, двух комнат с кухонной дырой, с грязной негритянской прислугой — ее принадлежностью, очень ей всего этого жалко. Подумаешь!

Эндри Войланд провела рукой по лбу и усмехнулась.

— Ах, — кое-что она могла бы иметь уже сейчас! Уже сегодня, сию же минуту!

Она взглянула на часы: только что пробило полдень. Через два часа она могла бы уже быть в отеле.

Она слышала, как возится на кухне черная служанка, и позвала ее.

— Складывать вещи, Дина! — приказала она. — Я уезжаю.

Не обратив внимания на болтовню старой негритянки, она прошла по комнатам, размышляя, что взять с собою. Ей принадлежали кое-какая мебель, платье, белье и разный хлам. Но она решила оставить это как есть. С каждой минутой все меньше и меньше вещей казались ей достойными того, чтобы взять их с собой. В конце концов она заполнила только два ручных саквояжа и платяной чемодан. Последний был даже не полон.

Затем она вызвала отель «Plaza», заказала комнату и приказала сейчас же прислать служителя за вещами. Говоря по телефону, она вспомнила о молодом Россиусе из «Геральд Трибьюн», который уже давно мечтал о квартире в Виллидже. Там было нелегко найти комнату, да и страшно дорого. Вот он обрадуется! Ее контракт будет иметь силу еще целый год, а за нынешний месяц уже заплачено. Он может получить весь ее хлам, которого она не отдаст Дине. Может взять и ее — она ведь привыкла к этому хлеву! Эндри позвонила ему.

Он может переехать еще вечером, — сказала она, — Дина будет его ждать. Он найдет чай, пару бутылок вина, разные запасы — Дина ему все покажет. Она? Нет, ее уже не будет. Она уже больше не встретится ни с кем из обитателей Виллиджа. Ключи? Да, ключи у Дины…

Она усмехнулась и повесила трубку. Россиус — почему, собственно, он? Он или другой — как все это безразлично. Один или два раза она взяла его с собою поздно ночью из «Ромэни Мэри», где богема шумела и пила скверное виски. Она спала с ним, как с другими, как всегда. Теперь она его забудет, никогда о нем не вспомнит, как забыла и других.

Еще раз она пробежала по комнатам. Взгляд ее упал на письменный стол. Бумага, письменные принадлежности — все может остаться. Она взяла только вечное перо. Выдвинула ящик, вынула неоплаченные счета. Десять, двенадцать — однако! — всего наберется на тысячу долларов. Теперь их оплатит банк. Письма она рвала в клочья и бросала в корзину. Пять штук было от Гвинни Брискоу, дочери Паркера. На одно мгновенье Эндри задумалась, но затем уничтожила и эти письма. Гвинни, Гвинни Брискоу — все вокруг нее вертится! От нее она получит еще много писем, гораздо больше, чем ей бы хотелось. Получит их дюжины, сотни. Последний ящик — там лежали отдельно два письма от ее кузена Яна Олислягерса. Она взглянула на даты: одно с Бермудских островов, писанное год назад, другое — уже трехлетней давности — из Пекина. Она вынула их, начала рвать, но вдруг рука остановилась, и, не думая, Эндри сунула эти письма в свою ручную сумку.

Прошла мимо зеркала, невольно бросила в него взгляд и быстро отвернулась. Нет, нет, она не желает знать, как она теперь выглядит. Еще утром она стояла тут целый час, старательно приводила себя в порядок, готовясь к визиту Паркера Брискоу.

Но зеркала — зеркала были повсюду. И в отеле она сможет часами смотреться в зеркало, если захочет распрощаться с Эндри Войланд, с самой собой.

Она была готова. Дине даны деньги и последние распоряжения.

Сойдя по лестнице, она вышла из дома, прошла на улицу… Улицами вышла из Виллиджа и ни разу не оглянулась.

Итак, все это уже позади. Никогда больше не увидит она этого дома, никогда не увидит ни Менитта Лэйн, ни Гринвич Виллиджа. Слава тебе, Господи.

Бабье лето, последние дни октября. Ясное солнце стоит над каменными громадами города-гиганта.

На подземке она поехала на Уолл-Стрит. Вышла на Вильям-Стрит, прошла через Пайн-Стрит, завернула в Нассау-Стрит. Там помещался Централ-Трест.

Она предъявила чек и открыла счет. Дав распоряжение оплатить долги, взяла себе две сотни долларов. На все это ушло немало времени.