Превращенная в мужчину
Шрифт:
Выходя из дверей банка, она столкнулась с Брискоу. Кивнула ему, он снял шляпу.
— А, мисс Войланд! — воскликнул он. — Оплатили ваш чек?
— Да, — ответила она. — Я живу теперь в «Plaza». На случай, если вы захотите со мной переговорить.
— Хорошо, — сказал он. — Я скажу об этом Гвинни. Я был у нее дома, потому и пришел сюда так поздно. Я передал ей ваше решение в общих чертах…
— А! — протянула Эндри Войланд. — Как она?
— Лучше, спасибо, значительно лучше! — оживленно воскликнул Брискоу, потирая руки. — Известие, что вы соглашаетесь, скоро совсем поставит ее на ноги. Опасности уже нет с тех пор, как доктор
Он вздохнул и вспомнил, что они все еще стоят у открытых дверей.
— Простите меня, мисс Войланд, — сказал он, — я так невнимателен. Разрешите попросить вас зайти ко мне в личный кабинет.
Она не могла отказаться, согласилась и пошла за ним. Они подошли к лифту, поднялись, вошли в его бюро. Она осмотрелась и подумала: отсюда, значит, правит Паркер Брискоу…
Но эта мысль не заинтересовала ее. Ей хотелось переехать в отель одной — для себя самой. Она думала французской фразой: «Одна со своей душой». Кто это сказал? Робеспьер или некто в этом роде! Ах, она достаточно наслушалась сегодня утром. Теперь она сожалела, что поехала в Централ-Трест. Почему не в какой-либо другой банк?
Он подкатил ей кресло к письменному столу и затем уселся сам. Подняв телефонную трубку, дал приказ не беспокоить его в течение десяти минут.
После этого он обратился к ней.
— Я очень рад, чрезвычайно рад. То, что я говорил вам сегодня утром, было деловым разговором. Я обдумывал его долго, каждое слово. Он явился результатом моих переговоров с Эдисоном, Штейнметцем и — я уже говорил вам об этом. Вы можете себе представить, что я пережил за эту неделю. Сначала это покушение на самоубийство моей единственной дочери. Затем признание Гвинни, мотивы, почему она это сделала. Влюбилась — влюбилась в женщину! Господи Иисусе, я знаю, что это случается и что от этого не родилось пока ни одной былинки. Но и такие люди находят в конце концов свое счастье!
Она видела, как этот сильный широкоплечий мужчина брал себя в руки, приучая себя к мысли, которая была противна всему его существу. Видела, как задвигались его белые зубы и заработали жевательные мускулы, хотя во рту у него не было резинки. Рука его шарила по столу.
— Видите ли, мисс Войланд, — продолжал он, — я очень любил свою жену. Никогда не прикасался ни к одной женщине, кроме нее. И не сделаю этого никогда. И я вам говорю: теперь я рад, что она умерла, рад, что ей не придется этого переживать. Я — я это понимаю, должен это понимать, но она ничего бы тут не поняла. Подумать только, ее дочь — дочь Эвелины Брискоу — влюбилась в женщину и покушалась на самоубийство, потому что эта женщина не хотела ничего знать о таких чувствах!
Он замолчал. У Эндри было ощущение, что она должна что-то возразить.
— Откровенно говоря, — начала она, — я употребила все усилия. Гвинни очень красива, чистоплотна и умна. Даже слепой увидит, как она очаровательна. Она любезна и вкрадчива, она мне была приятна с первого взгляда. Я очень скоро заметила, что с ней творится, как она все больше и больше мучается, как ее любовь ко мне растет с каждым днем. Я пыталась отвратить ее, по возможности, всеми способами уйти с ее дороги. Но у Гвинни — своя воля, своя собственная воля, как и у вас, мистер Брискоу. Она не колеблется, идет прямо к тому, чего хочет. Она объяснилась и…
Он перебил ее:
— Да, и вы сжалились над ребенком, я знаю, мисс Войланд.
— Да, и это, — возразила она. — Была, конечно, и жалость. В любви всякой женщины бывает немного жалости. Но, я этого не отрицаю, было и нечто большее. Было тщеславие — видеть у своих ног безнадежно влюбленную дочь Паркера Брискоу. Было также и любопытство. Могло внезапно пробудиться глубоко дремавшее во мне незнакомое чувство. И, может быть, были возбуждение и страсть. Что-то волновало меня в ней, вероятно, что-то изящное и мальчишеское в ее молодом теле. Короче, я попробовала, подумала, не наладится ли как-нибудь, но ничего не налаживалось. Я сделала все, что было возможно. Но случился провал, тяжелый, гнетущий провал. Чем больше я принуждала себя отвечать на ее чувства, на ее ласки, тем более жалко все выглядело…
— Знаю, знаю, — перебил ее Брискоу. — Гвинни мне все рассказала. Вы ведь настоящая женщина, совершенно… — как это говорится? — ну, совершенно нормальная женщина! Я отлично понимаю вас, вам становилось все противнее. В конце концов дошло до того, что вы не могли более видеть Гвинни, слышать ее голос. А так как и она не отставала, по-прежнему была одержима любовью к вам, то — вы и сами знаете! Разразилась катастрофа, произошел взрыв. Вы плюнули, выбросили ее вон. И Гвинни поняла, что это конец и для нее не остается ни искорки надежды. Тогда-то она и выпила лизоль, лизоль… Как горничная!
— Он как раз подвернулся ей под руку, — сказала Эндри.
Он покачал головой.
— Нет, нет, у нее под рукой ничего не было — она сама лично купила это снадобье. Вероятно, прочла об этом в газетах — излюбленное средство в таких случаях. Гвинни говорит о вольной смерти. Вольная смерть! Словечко голодающих литературных юношей. Точно это чем-либо отличается от самоубийства! Еще одно, мисс Войланд, не думайте, что я вас упрекаю. Вы поступили вполне правильно, сделали больше, чем следовало бы для моей дочери, но дело вот в чем. Я люблю Гвинни. Она — единственное, что у меня есть, подарок моей жены. Я должен за нее держаться. А я привык видеть вещи в подлинном свете, как бы они ни были для меня неприятны. Я не признаю никаких глупых надежд, никаких неясных сентиментальных чувств. Я никогда не тешу себя ложью — из этого никогда ничего не выходит. Говорю вам прямо.
Брискоу взял лежавшую возле него небольшую трубку.
— Разрешите курить? — спросил он.
Она кивнула в знак согласия. Он молча набил трубку, зажег ее и раза два быстро затянулся.
— Мысль, которую я вам предложил, — продолжал он, — постепенно росла в моем мозгу, мисс Войланд. Когда-то я читал об этом в газете, не помню, в какой. Вероятно, это было в подземке. Это произвело на меня впечатление, застряло, а теперь всплыло в уме. Я стоял перед фактом: Гвинни такова, как есть. Тут уже ничего не изменишь! Со времен Сафо на этом — простите меня! — проклятом Богом острове Лесбосе… Гвинни влюбилась в женщину так страстно, так безнадежно, что из-за этой женщины приняла яд! Гвинни заявляет, что будет любить только эту женщину, только ее, а не другую. В конце концов, так говорят каждый и каждая из несчастных влюбленных, но Гвинни — моя дочь. Я ведь вам уже сказал, что и сам любил один только раз в жизни. Только одну женщину! Поэтому я верю и тому, что говорит Гвинни. Это — наследственное.