Президент не уходит в отставку
Шрифт:
Нет, боли он не боится. И Андрея он не испугался. Просто Сережа никогда в жизни не дрался. И сейчас он мог признаться самому себе, что не страх перед болью остановил его руку, а что-то другое… А что это другое, он не знал…
Вот какая странная история нынче приключилась с Сережей.
Алена ушла в магазин, а Сережа присел в полутемной прихожей на старое бархатное кресло, положил телефон на колени, снял трубку и очень медленно набрал номер. Последнюю цифру придержал пальцем, не решаясь отпустить диск.
Дед стоял рядом и смотрел на него. Видя, что Сережа задумался, подошел
— Обалдел! — оттолкнул его Сережа и нажал на рычаг, но трубку не повесил. Потом, вспомнив, что Алена говорила, будто в слюне собаки тринадцать лекарств, стал подзывать Деда — пусть синяк полижет, может, скорее пройдет.
Но Дед на этот раз всерьез обиделся и, неслышно ступая мягкими лапами по паркету, ушел из комнаты. И обрубленный хвост у него был опущен.
— И ты, Брут? — с горечью произнес Сережа.
На этот раз он без колебаний набрал номер телефона.
Трубку сняла она.
Несколько раз произнесла ленивым глуховатым голосом: «Але, але, я слушаю».
— Лючия, я не могу сегодня с тобой в кино, — наконец ответил он.
— Грипп? — поинтересовалась она, однако в ее голосе он не почувствовал тревоги.
— Лючия, ты иди одна, — сказал он.
В трубке молчание, потом вздох.
— Что за глупости?
— Ну, с кем-нибудь другим.
— Ты никак меня ревнуешь? — В трубке смех. Негромким такой, равнодушный.
— Ты знаешь Андрея Пескова? — помолчав, задал он мучивший его вопрос.
— Конечно, знаю, — не задумываясь, ответила она.
— Он нравится тебе?
— Ты мне какие-то странные вопросы задаешь… — Она усмехнулась на том конце провода или кашлянула. — Мне нравятся передачи, которые он ведет.
— Передачи? — теперь удивился Сережа. — Какие передачи?
— «В мире животных», — раздраженно ответила она. — Они идут по телевизору каждую неделю.
— Разве его зовут Андреем? — Сережа с трудом сдерживал смех.
— Я не знаю, как его зовут, но фамилия его Песков. Это точно.
— Мне тоже нравятся передачи про животных, — сказал Сережа. — Помнишь, как крокодилов в Африке ловили?
— Не помню, — холодно ответила она и замолчала.
Что-то разговор не клеился. Потрогав ноющую бровь, он неожиданно для самого себя сказал:
— Лючия, может, нам не надо больше встречаться?
Сказал и ужаснулся: что она сейчас скажет?
Трубка с полминуты молчала. И снова он услышал вздох. На этот раз не равнодушный, немного прерывистый, будто она хотела рассмеяться или зевнуть.
— Как хочешь, — наконец ответила она. И после паузы: — Скажи: какая тебя сегодня муха укусила?
— Да нет, все в порядке, — поспешно сказал он. — В понедельник увидимся, гуд бай!
И повесил трубку.
Глава десятая
«Запорожец» стоял у деревянного сарая под толстой сосной и сверкал в лучах солнца. Он был выправлен, отремонтирован и покрашен в голубой цвет. Саша Дружинин как следует постарался для своих новых друзей. Только вблизи можно было заметить на капоте и дверце следы вмятин. Лучше бы не сделали и на станции техобслуживания. Сорока полностью отремонтировал
Они рассчитывали, что провозятся больше месяца, а уложились в семнадцать дней.
Сорока уже несколько дней один жил на даче: у него началась сессия, и он на работу не ходил. Еду готовил на газовой плитке. Первое сразу на несколько дней варила Алена. После их отъезда в город в понедельник рано утром Сорока обнаружил кастрюлю с супом.
Экзамен по философии Сорока сдал на «четыре», а теперь готовился рассчитаться с политэкономией. И еще останется два по спецпредметам. Потом почти полтора месяца отпуска! Сорока отправил в Островитино четвертое письмо, но ответа до сих пор нет. Последнее письмо он получил от директора школы-интерната год назад. Тот писал, что в районе поговаривают о ликвидации в Островитине школы-интерната, — мол, неудобное месторасположение, далеко от райцентра и прочее. И больше из Островитина не было никаких известий. Бывшие члены республики, с которыми он поддерживал переписку, тоже ничего не слышали о школе. После десятилетки разъехались по разным городам. Может, уже и школы нет?..
Сорока забрался в машину, положил ладони на руль и представил, как он с ветерком мчится по Ленинградскому шоссе… Здорово все-таки он соскучился по Каменному острову, летчикам… Отличные ребята эти шефы! Если бы не они, наверное, на Каменном острове и спортивного лагеря не было бы… Это они, летчики, доставили на вертолетах спортивное оборудование, строительные материалы, радиотехнику. Да что ни попроси у них — никогда не откажут!
Жаль, если школу-интернат расформировали, а пожалуй, так оно и есть, иначе бы директор давно ответил. Нет школы-интерната — нет и мальчишеской республики! Что там сейчас делается, на Каменном острове?..
Сквозь лобовое стекло он увидел, как по тропинке гуськом идут к дому Владислав Иванович, Алена и Сережа. Дед трусил впереди. В руке у Владислава Ивановича кожаный портфель. Лицо озабоченное. Помнится, там, на озере, он все время подшучивал над ребятами, а сейчас редко когда улыбнется и очень рассеянный. Нет бы отдохнуть на природе после города, а он как заберется в свою комнату, так до ужина не показывается. Слышно, как машинка стучит: то рассыпается длинными трелями, то будто споткнется и надолго замолчит, потом снова робко застрекочет… Большаков готовит докторскую диссертацию. Из-за нее он не поедет с ними на озеро. Говорил, что плотно засядет в технической библиотеке. У него еще не все концы с концами сходятся. А сейчас в институте он принимает экзамены у студентов. И только на даче в свободное от сессии время работает над диссертацией.
Никто из них не заметил Сороку. Лишь Дед, добежав до крыльца, нашел след и потрусил к машине и, поднявшись на задние лапы, заглянул в окно. Бородатая пасть его раскрылась, красный язык свесился поверх белых клыков казалось, он сейчас спросит: «Ты чего тут в машине торчишь?» Испугавшись, что Дед поцарапает свежую краску. Сорока вышел. Дед обрадованно запрыгал вокруг него.
Все окружили машину. В последний их приезд она еще не была покрашена: стояла ободранная, вся в безобразных пятнах шпаклевки.