Презрение
Шрифт:
— Риккардо, Эмилия дома? Я ответил, не думая:
— Нет, ее нет… Она сказала, что пойдет к вам обедать… Она ушла… Я думал, она у вас.
— Но ведь я же звонила, что не смогу ее принять. Сегодня у прислуги свободный день, удивленно начала она объяснять мне. В эту минуту я поднял глаза и в раскрытую дверь увидел лежавшую на диване Эмилию. Она смотрела на меня. Ее пристальный взгляд выражал не столько удивление, сколько отвращение и холодное презрение. Я понял, что из нас двоих солгал я и она понимает, почему я это сделал. Я что-то пробормотал, прощаясь с тещей, затем, словно опомнившись, крикнул:
— Нет… Подождите… Эмилия только что вошла… Сейчас я позову ее. Одновременно я делал знаки Эмилии, чтобы она подошла к телефону.
Эмилия поднялась с дивана, прошла в спальню и молча, не глядя на меня, взяла трубку. Я вышел в гостиную. Нетерпеливым движением руки Эмилия приказала мне закрыть дверь. Я закрыл ее, смущенно уселся на диван и стал ждать.
Эмилия говорила долго. Я мучительно ждал, когда она кончит, и мне даже казалось, что она нарочно затягивает разговор. Но Эмилия всегда подолгу разговаривала по телефону со своей матерью. Она была очень привязана к ней. Мать Эмилии, овдовев, жила одна, и, кроме дочери, у нее никого не осталось. Думаю, что Эмилия поверяла ей все свои тайны.
Наконец дверь открылась, и вошла Эмилия. Я молчал видя по необычно суровому выражению ее лица, что она на меня очень сердита.
— Ты что, с ума сошел? убирая со стола посуду, сказала Эмилия. Зачем тебе понадобилось говорить что я ушла?
Пораженный ее тоном, я не нашелся, что ответить.
— Чтобы проверить, сказала ли я правду? продолжала Эмилия. Чтобы узнать, предупреждала ли меня мама о том, что не сможет со мной пообедать?
— Возможно, с трудом выдавил я из себя.
— Очень прошу тебя больше так не делай… Я никогда не лгу… И мне нечего от тебя скрывать… Подобных вещей я просто не выношу.
Все это она сказала очень решительно, взяла поднос, собрала тарелки и вышла из комнаты.
Оставшись один, я на мгновение испытал даже какое-то горькое удовлетворение. Значит, это правда: Эмилия меня больше не любит. Прежде она, конечно, со мной так не говорила бы. Она сказала бы нежно и с наигранным изумлением: "Неужели ты мог подумать, что я тебя обманула?" а затем посмеялась бы над всем этим, как над детской шалостью; а может быть, дала бы понять, что ей это даже приятно: "А ты в самом деле ревнуешь? Разве ты не знаешь, что я люблю тебя одного?" Все кончилось бы почти материнским поцелуем; ее длинные пальцы погладили бы мой лоб, словно желая отогнать мои тревожные мысли. Правда, и прежнее время мне и в голову бы не пришло в чем-либо заподозрить Эмилию, и уж тем более я не смог бы не поверить ей. Все изменилось: и ее любовь, и моя. И, видимо, продолжает меняться к худшему.
Однако человеку всегда хочется верить, даже когда он знает, что верить больше не во что: я получил доказательства того, что Эмилия меня больше не любит, и все-таки у меня оставались некоторые сомнения или, скорее, надежда на то, что я неверно истолковал, в сущности, очень незначительный эпизод. Я говорил себе: не надо ускорять события, пусть Эмилия сама скажет, что она тебя больше не любит, ведь только она одна может представить доказательства, которых тебе пока еще не хватает… Такие мысли проносились в моей голове одна за другой, а я сидел на диване и напряженно смотрел в пустоту. Потом дверь отворилась, и в комнату вернулась Эмилия.
Не глядя на нее, я сказал:
— Скоро позвонит Баттиста, он собирается предложить мне работу над новым сценарием… Над очень серьезным сценарием.
— Ну и что же, ты доволен? донесся до меня ее спокойный голос.
— На этом сценарии, продолжал я, можно хорошо заработать… Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы внести два очередных взноса за квартиру. На этот раз она промолчала. Я продолжал:
— Кроме того, этот сценарий будет много значить и для моей дальнейшей работы… Если я его сделаю, мне закажут еще… Речь идет о большом фильме.
Она спросила рассеянно, как человек, который разговаривает, не желая отрываться от книги:
— А что это за фильм?
— Не знаю, ответил я. Затем, немного помолчав, произнес почти торжественно: Но я решил от него отказаться.
— А почему? Тон ее был по-прежнему спокойный и безразличный.
Я встал, обогнул диван и сел напротив Эмилии. Она читала журнал, но, заметив, что я сел напротив нее, опустила его и взглянула на меня.
— Потому что, признался я откровенно, тебе известно, как ненавистна мне эта работа. Я занимаюсь ею только во имя сохранения твоей любви… ведь надо платить за квартиру, которой ты так дорожишь или делаешь вид, что дорожишь. Но теперь я твердо знаю: ты меня больше не любишь… И все это уже ни к чему…
Эмилия смотрела на меня, широко раскрыв глаза, не произнося ни слова.
— Ты меня больше не любишь, продолжал я, и я не намерен браться за эту работу… Ну а квартира? Что ж, заложу ее или продам… Короче говоря, дальше так жить я не могу, настало время сказать тебе об этом… Ну вот, теперь ты знаешь все… Скоро позвонит Баттиста, и я пошлю его к черту.
Я высказался. Наступила минута для решительного объяснения, которого я так долго и мучительно жаждал и которого так боялся. При мысли об этом я почувствовал почти облегчение и с неожиданной для Эмилии смелостью взглянул на нее: итак, что она мне ответит?
Эмилия немного помолчала. Ее явно удивила резкость моего тона. Наконец, желая выиграть время, она спросила уклончиво:
— Но что заставляет тебя думать, будто я тебя больше не люблю?
— Все, ответил я порывисто.
— Например?
— Прежде всего скажи, правда это или нет? Эмилия упрямо повторила:
— Нет, ты скажи, что тебя заставляет думать, будто это так.
— Все! — снова сказал я. То, как ты говоришь со мной, как смотришь на меня, как со мной держишься… Все… Месяц назад ты пожелала спать одна. Прежде ты этого не хотела.
Эмилия смотрела на меня, не зная, что ответить. Потом я увидел, что в глазах ее вспыхнул огонек внезапно принятого решения. Вот сейчас, подумал я, она решила, как вести себя со мной, и потом уже не отступит от этого, что бы я ни говорил и ни делал.
Наконец она мягко сказала:
— Уверяю тебя, я готова даже поклясться, что не могу спать с открытым окном… Мне нужно, чтобы было темно и тихо, клянусь тебе.
— Но я же предлагал тебе спать с закрытыми окнами.
— Видишь ли, она заколебалась, я должна тебе сказать, что ты не умеешь спать тихо.