Презумпция невиновности
Шрифт:
Реймонд, не заметивший нашего молчаливого столкновения, между тем продолжает:
– Не помню, Расти, не помню. Может быть, было так, как ты говоришь. Я действительно был поглощен выборами. Но, насколько я помню, мы разговаривали за день или за два до похорон и решили, что дело будешь расследовать ты. Мне кажется, это было скорее твое предложение, а не мое, и я его принял.
– Реймонд… Чего ты добиваешься, Реймонд? Что ты со мной делаешь?! – Я смотрю на Сэнди. Он закрыл глаза. – Почему я не могу просто спросить?
Но я уже зашел слишком далеко. А Реймонд продолжает гнуть свое.
– Чего я добиваюсь, да? А чего добиваешься ты? Откуда взялись твои пальчики на этом треклятом стакане? И что это за бред – расспрашивать меня, с кем я сплю, а сам… И потом, когда ты уже повел следствие – кстати, помню, как мне приходилось тебя подталкивать… – Он круто поворачивается к Сэнди: – Да, я хочу еще кое-что засвидетельствовать. – Он снова обращается ко мне: – Когда ты уже повел дело, должен был бы в интересах следствия доложить мне об этом… ты ни разу – ни разу! – не сказал, что терся с той же бабой! Я потом долго думал, зачем ты у меня выпытывал, с кем сплю, и спрашивал себя, на кой хрен ты был там. Так что ты там делал, а? Отвечай!
Огорошенный помощник Питер уже ничего не записывает. Он сидит и, разинув рот, смотрит на нас.
– При сложившихся обстоятельствах я рекомендую моему клиенту не отвечать, – говорит Стерн.
– Вот какие я намерен дать показания. – Реймонд поднялся и стал загибать пальцы. – Что он сам вызвался вести следствие. Что мне все время приходилось торопить его. Что его больше интересовало, кто еще спал с Каролиной, а не кто ее прикончил. И после всего этого он с невинным видом вешает нам лапшу на уши. Заявляет, будто в тот вечер к дому Каролины и близко не подходил. Все это я и собираюсь засвидетельствовать, причем сделаю это с удовольствием.
– Понятно, Реймонд, – говорит Сэнди и берет со стула свою фетровую шляпу, куда положил ее, когда пытался меня утихомирить.
Я в упор смотрю на Хоргана. Он выдерживает взгляд, говорит:
– Нико дель Ла-Гуарди по крайней мере не скрывал, что собирается попереть меня с должности.
– Достаточно! – заявляет Сэнди и поднимает меня с кресла. Мы выходим из кабинета. Питер провожает нас.
– Сукин сын! – бормочу я. – Сукин сын!
– Зато прояснилась ситуация, – негромко говорит Сэнди.
В приемной он, едва шевеля губами, просит меня ради Бога помолчать. Слова застревают у меня в горле. Пока спускается лифт, меня раздирает желание выговориться. Кабина останавливается, я хватаю Сэнди за руку.
– Что это с ним, а?
– Рассердил ты его. – Сэнди решительно вышагивает по мраморному вестибюлю.
– Сам вижу. Неужели Нико убедил его, что я виновен?
– Вероятнее всего. Во всяком случае, он считает, что ты мог бы быть поосторожнее и, тем более, не распространяться о нем.
– Разве я не служил ему верой и правдой?
Сэнди пожимает плечами, морщит брови, потом бросает на меня косой взгляд.
– Я и понятия не имел, что у Хоргана была связь с Каролиной. И что вы разговаривали на эту тему – тоже не знал.
– Не помню я такого разговора.
– Ясно, что не помнишь, – говорит он недоверчиво. – Так или иначе, дель Ла-Гуарди повернет этот факт в свою пользу. Когда это между ними было?
– Сразу
Сэнди останавливается и, не скрывая недовольства, что-то бормочет по-испански себе под нос.
– Ну что же, Нико подбирается к мотиву преступления, – снова переходит он на английский.
– Нет, до этого еще далеко, – возражаю я. – У него нет прямых доказательств моей близости с Каролиной.
– Ближе, чем ты думаешь, – сухо говорит Сэнди.
Он раздражен моей вспыльчивостью и тем, что я скрыл от него важные факты.
– Нам предстоит многое обсудить, а сейчас я тороплюсь в суд. – Он надевает шляпу и, не глядя на меня, выходит на солнцепек.
Меня сразу же охватывает чувство заброшенности. От мрачных мыслей кружится голова. Я сгораю от стыда за собственную глупость. Столько лет провести с Реймондом Хорганом и не предвидеть, как он будет реагировать на случившееся. Только теперь я вижу, что линия его поведения очевидна, как гиперболическая кривая. Хорган всегда работал и работает на публику. Вся его жизнь – неустанное наращивание собственного авторитета. Он не раз говорил, что не занимается политикой, но заразился болезнью, какой страдают все политики: чахнет, если его не хвалят, жаждет всем понравиться. Ему наплевать, виновен я или нет. Его просто угнетает мысль – больше того, ему стыдно, – что его заместителя обвиняют в убийстве. Что под самым его носом тот мешал расследованию преступления. Что теперь весь город будет перемывать ему косточки – почище, чем в римских банях. Со свидетельской кафедры перед всем честным народом он громогласно признается в собственных упущениях. Хуже всего то, что это преступление оторвало его от жизни, которую он любил; оно повлияло на результаты выборов; оно погнало его с насиженного места в клетку из стекла и стали. Его бесит не совершенное мною преступление – его бесит то, что он должен был стать следующей моей жертвой. Он говорил, что я убил Каролину для того, чтобы подсидеть его.
Хорган убежден, что он продумал все до мелочей, что он прав и потому тщательно разработал способ отомстить мне.
Наконец я выхожу на улицу. Жара стоит нестерпимая. Палящее солнце слепит глаза. Я чувствую, что меня качает. Заставляю себя прикинуть многочисленные последствия враждебных показаний Реймонда, но мысли путаются. Мне вдруг привиделось отцовское лицо. Эти мучительные недели довели меня до точки. Еще немного, и я не выдержу. И вдруг, повернув назад, я с удивлением ловлю себя на том, что молюсь, как молился в детстве, упрашивая Бога простить мне долги мои, хотя не очень-то в него верил.
«Господи! – мысленно молюсь я. – Господи, пусть я не верую, но молю тебя прекратить мои терзания. Смертельный страх объял меня, Господи». Я ощущаю его запах, как ощущают волну озона после вспышки молнии. Я вижу его цвет – ярко-красный, как у пламени. Страх застрял у меня в костях. Мне так больно, что я не могу сделать и шага по этому горячему тротуару. Как будто раскаленный стержень вставили в мой позвоночник. «Господи, я весь – сплошная мука и страх. Чем бы я ни прогневал тебя, Господи, избавь меня от этого наказания. Пожалуйста, избавь, молю тебя. Отпусти меня, Господи!»