При блеске дня
Шрифт:
— Чуть дальше близ дороги стоит полуразрушенная хижина, — вспомнил я. — Если там никого нет, сможем укрыться и поговорить. Бежим!
Я взял ее за руку, и сквозь дождь мы помчались к темной лощине впереди. Там мы сошли с дороги и уже через минуту нашли укрытие, о котором я говорил. Оно было свободно. Вокруг нас капала черная ночь, а мы стояли рядышком, прислонившись к листу гофрированного железа, и радостно отдувались. Через пару минут я закурил и в свете спички успел заметить ласковый блеск серых глаз Джоан. Дождь барабанил по крыше и плевался, но нам было уютно в этом крошечном убежище: нас грело новообретенное чувство
— Грегори, — начала Джоан, как только я раскурил трубку и мог больше не отвлекаться, — помнишь, ты обещал рассказывать мне о делах в конторе? Когда я сказала, что очень волнуюсь за отца? Ты обещал, так ведь? Ну вот, сейчас я волнуюсь за папу еще больше, а ты ничего не рассказываешь. Нет, погоди, дай договорю. Я слышала, как он сказал маме, что не хочет опять срываться в Германию, но выбора у него нет. Что происходит? И кто такой этот Никси — ах да, и еще Харфнер, только другой Харфнер — прежний-то был замечательный старичок. Что там творится?
— Ладно, сейчас расскажу. Я знаю, что обещал, и уже очень давно хочу с тобой поговорить.
— Так что же ты не приходил? Да, наедине мы остаемся нечасто, но это легко можно было устроить. Так нельзя, Грегори!
— Прости, Джоан, в конторе столько разного происходило в последние дни… у меня было чувство, что надо еще немного подождать и тогда уж рассказать про все сразу. Во-первых, Никси…
— Какой же он мерзкий! — перебила меня Джоан. — Никому из нас он не нравится. Надеюсь, тебе тоже? — Она пихнула меня в бок, словно бы наших голосов в такой темноте было недостаточно. — Ну же, отвечай. А потом расскажи о нем все, что знаешь.
— Мне он тоже не по душе, — ответил я. — Хотя ничего дурного, признаться, он мне не сделал. Напротив, всегда очень дружелюбен, если про его поведение вообще можно так сказать. Богатый дядя, выкупивший большую долю акций нашей фирмы, прислал его сюда изучать азы торговли. Самого дяди мы ни разу не видели, но твой отец, думаю, с ним встречался. Еще я думаю, и Экворт тоже в этом убежден, что Малькольм Никси приехал вовсе не учиться ремеслу, а потом работать в лондонской конторе. Он хочет заполучить нашу или по крайней мере стать здесь начальником. По-моему, Никси интриган и аферист, он задумал прибрать к рукам все, что плохо лежит. Причем каждую минуту своей жизни он помнит об этой цели и из любой ситуации пытается извлечь выгоду.
— Не сомневаюсь! — вскричала Джоан. В ее тоне я услышал голос Бриджит: видимо, они уже не раз перемывали косточки Никси.
— Я слышал, как Экворт несколько раз предупреждал об этом твоего отца…
— А папа его не слушал!
— Похоже на то. Но сейчас и он забеспокоился, ты права. Здесь стоит рассказать о Харфнере. Старший Харфнер заболел и прислал к нам своего сына, Альберта. Они с Никси проводили вместе каждый вечер. А потом Харфнер уехал, так и не сделав заказа, причем его фирма — чуть ли не крупнейший наш клиент. Твой отец решил, что он просто хочет обсудить все условия с отцом: старик Юлий по-прежнему заправляет их фирмой. Затем мистер Элингтон написал им письмо и отправил свежую партию образцов…
— Постой, Грегори, — перебила Джоан, — только не надо рассказывать мне про образцы, цены, кроссбреды и всякую чепуху, я все равно ничего не понимаю и только запутаюсь.
— Я и не собирался. Суть в том, что вчера мы получили письмо от фирмы Харфнера: в этом сезоне они ничего у нас не купят. Это, конечно, был страшный удар, потому что твой отец и Джо Экворт очень надеялись на их заказ. Экворт сказал, что дело дрянь, и даже назвал Никси прохвостом. А когда они обсуждали письмо от Харфнера, в комнату вошел Никси, и я увидел его лицо. Клянусь, на секунду, даже на долю секунды в его глазах мелькнуло злорадство. Я уверен, что он заранее знал о письме.
— Ясно, Грегори, — тонким слабым голосом произнесла Джоан. — Это все? Ой, я не в том смысле, что этого мало, но… в общем, ты понял.
— Нет, это еще не все. Сегодня утром твой отец сказал, что вынужден опять ехать в Германию разбираться, что случилось, и велел нашему бухгалтеру Крокстону, приятелю Никси, подготовить для него деньги. А потом в комнату для образцов (мистер Элингтон проработал с нами все утро) вошел Никси и заявил, что тоже должен поехать в Германию, мол, Альберт Харфнер предпочел бы повидаться с ним, а не с мистером Элингтоном. Разгорелась жуткая ссора. Экворт, разумеется, вышел из себя, но он с Никси всегда такой, твой отец тоже потерял терпение, я еще никогда не видел его таким злым…
— Он весь побелел… да?
— Да.
— Он всегда белеет, когда по-настоящему рассердится. Бедный папа! Никси тоже разозлился?
— Нет, в этом его хитрость, — ответил я. — Он всегда держит себя в руках. А если и перестает улыбаться, то в худшем случае выглядит огорченным, оттого его собеседник сразу чувствует вину. Он сказал, что вынужден сообщить об этом лондонскому начальству, а твой отец велел ему катиться и рассказывать что угодно и кому угодно: в Браддерсфорде он главный и не потерпит, чтобы Никси здесь распоряжался. «Либо немедленно вернитесь в контору, либо уходите навсегда и езжайте обратно в Лондон», — заявил мистер Элингтон. Никси минуту сверлил его взглядом — ладно, не целую минуту, но ужасно долго, — а потом кивнул и вернулся в контору. Когда я сегодня уходил, они с Крокстоном все еще были на месте и вряд ли работали.
— Плевать на них, — сказала Джоан. — Что было с отцом? После ссоры?
— Ну… — Я помедлил. — Он был очень подавлен. Экворт предложил ему уйти домой пораньше, но он отказался.
— Вот, значит, как… — медленно проговорила Джоан. — Я чувствовала, что-то неладно. И мама тоже. Это ужасно…
— Погоди-ка, Джоан…
— Нет-нет, меня не твой рассказ напугал… Хотя ничего хорошего это не сулит… особенно если ты и сам так думаешь. Мне страшно не поэтому… мне кажется, к нам подступает какое-то зло, грядут какие-то страшные перемены… Что такое?
Она спросила это, потому что я невольно вскрикнул, мигом вспомнив речи Дороти Барнистон. И сейчас, в темноте, вчерашний сеанс гадания на картах дома у великой и ужасной пифии приобрел глубину и целую бездну самых невообразимых смыслов, которые в дневной сутолоке стерлись и потерялись. Однако объяснить это было невозможно, не стоило и пытаться, поэтому я лишь отмахнулся:
— Ничего, ничего. Так, мысль одна пришла. Продолжай.
Ее рука скользнула под мою, и тонкие пальцы ухватили меня за рукав. Снаружи вновь поднялся ветер: он отогнал дождь, и черный лес теперь трещал и шелестел под его порывами. Кромешный мрак немного рассеялся, стало хоть что-то видно, однако и серая даль, и черные ветви — все казалось сырым, блеклым и бесприютным. Джоан содрогнулась.