При блеске дня
Шрифт:
— Пойдем обратно, если хочешь, — произнесла она монотонно. — Дождь почти перестал.
— Давай еще подождем, — сказал я. — Или ты замерзла?
— Я дрожала не от холода. Ох, Грегори… — Джоан умолкла.
— Что?
— Не знаю… — прошептала она. — Не знаю.
— Ну, тогда и волноваться нечего, — решительно заявил я. — Знаешь, я ведь был на вечеринке, которую Никси устроил для Харфнера. Решил за ними немного пошпионить. Там один толстяк с потными кудрями играл регтайм и пел: «Пиликай, скрипач, пиликай!» — Я попытался вспомнить остальные слова.
Она рассмеялась и стиснула мою ладонь.
— Ты очень милый, Грегори, и будь ты хоть на пару лет старше… нет, лет на пять-шесть… я бы точно в тебя влюбилась. Но сейчас ты в безопасности. И кто был на этой жуткой вечеринке?
— Хуже некуда.
Я рассказал ей немножко про вечеринку, не упомянув встречу Бена Керри и миссис Никси. Хватит с бедной Евы и одной головной боли.
— А теперь, — сказала Джоан, чем немало меня удивила (я тогда еще не знал, что от женщин так просто не отделаешься), — расскажи, почему ты вскрикнул, когда я сказала о своем недобром предчувствии. Ну же, не таись!
— Вчера я познакомился с сестрой Джока Барнистона, — начал я.
— Господи! И какая она? Скорей рассказывай, я уже много лет сгораю от любопытства.
— Ну… она необычная, — осторожно начал я.
— Сумасшедшая, верно? — прошептала мне на ухо Джоан.
Там, в темноте, я описал вечер в гостях у Барнистонов, фантастическую Дороти, сеанс гадания и наш разговор с Джоком после того, как его сестра нас покинула. Закончив, я вдруг заметил, что плечом Джоан крепко прижалась ко мне, а вот бледного овала ее лица больше не видно. Она отвернулась. Она плакала. И тогда я понял, что она в самом деле влюблена в Джока, а мой рассказ про надвигающуюся катастрофу лишил ее последней надежды выйти за него замуж.
— Прости, я не должен был рассказывать, — выпалил я, заглядывая ей в лицо. Мне хотелось утешить Джоан, поэтому я обнял ее и крепко прижал к себе.
Жалким сдавленным голосом она пробормотала что-то, а я только и смог сказать, чтобы она не переживала так и не плакала. Одной рукой я обнимал ее за талию, а второй попытался отнять ее ладони от лица и повернуть его к себе. Я поцеловал сперва ее мокрые соленые щеки, а потом и губы. В следующий миг Джоан обвила руками мою шею и прильнула ко мне бархатистыми губами: у них был странный аромат моря, и вот, вспыхнув, в них уже занялась дикая безудержная жизнь, похожая на огонь, который я не мог не разделить. Так вот к чему все шло, наконец понял я в исступленном напряжении. Но где-то в глубине души, плененной двойным таинством кипящей в жилах крови и огромной черной ночи вокруг, которая нарочно нас сблизила, я сознавал, что целую не Джоан Элингтон, а сладко-соленые губы любой абстрактной девушки, а она целует не меня, а образ другого мужчины.
Вдруг, словно тоже осознав эту губительную истину, Джоан отвернулась, и я ощутил на губах вкус мокрого твида. Она резко отстранилась и с силой оттолкнула меня обеими руками.
— Не глупи! — гневно закричала она, словно последние пять минут мы не целовались, а дрались. — Ох, хватит, глупый мальчишка! Мне надо домой.
— Хорошо, — пробормотал я, рассердившись не меньше Джоан. Впервые в жизни я понял, почему с женщинами иногда так скверно обращаются: во мне поднялась волна страшной силы, которую надо было каким-то образом выпустить. Я отстранился и сунул руки в карманы плаща. — Пойдем. Я тебя не останавливаю.
Сквозь черные мокрые деревья мы выбрались на дорогу. Хотя час был не поздний, мне казалось, что уже глубокая ночь: ясная и холодная, присыпанная блестками звезд. Какое-то время мы шагали молча.
— Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, — наконец произнесла Джоан, — клянусь, я никогда не буду с тобой разговаривать.
— Зачем мне это? — громко и презрительно спросил я.
— Ты разозлился?
— Да, я зол. Почему-то я не люблю, когда меня называют глупым мальчишкой, особенно если это девушка, которая только что сама меня поцеловала…
— Ох, молчи! — воскликнула она.
— Конечно, — произнес я напыщенно и благородно, как умеют только юнцы.
До самого дома Элингтонов я не раскрыл рта, а потом Джоан меня удивила. Она заговорила почти виновато:
— Знаешь, я ведь не на тебя рассердилась, а на себя. Грегори, я не понимала и не слышала, что несу, просто мне надо было как-то остановиться. Я не считаю тебя глупым мальчишкой. И ты был очень добр ко мне… наверное, слишком добр.
— Ладно, — проворчал я.
Вообще-то я уже не обижался, но сменить тон так быстро не смог. Это свойственно юношам; с возрастом мужчины все же осваивают несколько полезных приемов. Джоан остановилась в зеленоватом свете фонаря, склонила голову и печально мне улыбнулась. Она была бледна, красива и одухотворена, почти как Джоан Элингтон, к которой я привык, но еще не совсем. Мне снова стало хорошо, однако в глубине души теплился огонек гнева, который не потух до нашей новой встречи пять лет спустя.
— Давай все это забудем, хорошо? — тихо попросила она.
— Хорошо, — ответил я, не желая ссориться. Больше всего мне хотелось вернуться домой и целый час непрерывно писать.
— Мир?
— Конечно, Джоан, о чем речь, — доброжелательно ответил я. Видимо, чересчур доброжелательно, потому что она тут же пробуравила меня подозрительным взглядом.
— Ну, дальше не ходи, возвращайся домой, — выпалила она. — Спасибо за прогулку. Спокойной ночи.
Было уже поздно, когда я добрался до дома: даже дядя Майлс, который любил на ночь обменяться со мной парой острот, лег спать. Прогулка, непогода и волнения очень меня утомили, однако спустя много лет, сидя в номере гостиницы «Ройял оушен», я вспомнил это со всей ясностью: я заставил себя сесть за стол и писал целый час, как умею делать по сей день. «И в этом, дружище Доусон, — сказал я себе, разминая затекшую спину, — твое большое преимущество перед бедняжкой Джоан».
Минуту или две я мерил шагами номер: Браддерсфорд 1913-го постепенно удалялся и таял. Так бывает, когда приходишь в себя после яркого и насыщенного событиями сна: в первые секунды помнишь все очень хорошо, а затем тонкий расписной занавес распадается на блеклые дразнящие нити. Вот и теперь, раскурив очередную трубку и вернувшись в кресло, я помнил, как после расставания с Джоан писал, не разгибаясь… но что было дальше?.. Короткие дни и работа на Кэнэл-стрит… отъезд мистера Элингтона… тайное ликование Никси… Я как мог избегал Джоан — скорее ради нее, чем ради себя, а потом, когда мы все-таки встретились в обществе, она даже бровью не повела, словно нашего поцелуя в лесу Уэбли никогда и не было. Ссора с Бриджит?.. Когда это случилось и почему? Впервые моя память выдала абсолютно чистый лист. Зато я вспомнил одну вечеринку, которую совсем не хотел вспоминать. Странно, что я, даже в юности не любивший вечеринок, регулярно их посещал: причем не только посещал, но и запоминал во всех подробностях, тогда как более важные происшествия, как, например, ссора с Бриджит, стирались из моей памяти. Вечеринка, о которой пойдет речь, случилась вскоре после нашей прогулки с Джоан, за неделю или две до Рождества.
То была театральная вечеринка воскресным вечером в отдельном зале на втором этаже «Короны», большого и шумного бара напротив мюзик-холла «Империал», где часто бывали гастролеры и артисты эстрады. Как ни странно, на это фееричное и богемное мероприятие я попал благодаря дядиным друзьям — любителям виста.
Кроме почтенных Блэкшоу, Варквудов и Данстеров, наш дом, как я уже говорил, посещали Джонни Лакетт и его супруга; у Джонни было две сестры-актрисы, да и сама миссис Лакетт время от времени пела на сцене. Они ходили на все спектакли и представления в Брэдфорде, Лидсе и прочих окрестных городах, постоянно общались с актерами и певцами, знали все театральные сплетни, частенько напивались и опаздывали на поезда. (Мне их жизнь казалась чудесной; даже сейчас я отнюдь не уверен, что это было не так и что современный кинематограф смог бы их чем-нибудь удивить. В первый же год войны Джонни — беспечный владелец табачной фабрики — обанкротился, и вскоре после этого в Мертон-парке нашли его труп. Но все же в отличие от многих из нас он успел пожить в свое удовольствие.) В тот воскресный декабрьский вечер я случайно встретил Джонни Лакетта на улице: он тоже вышел прогуляться, чтобы растрясти плотный ужин и восемь порций виски. Огромные черные усы, яркий клетчатый костюм и властный взгляд придавали ему сходство не то с подгулявшим фокусником, не то с дрессировщиком львов. Он приветствовал меня так сердечно, словно мы были две одинокие баржи в тумане.