При блеске дня
Шрифт:
— Так-так-так! Юный Грегори Доусон! Издалека видно писаку! Слыхал, ты теперь сочиняешь для газет?
Я кивнул и не стал распространяться на эту тему: я все равно не смог бы объяснить ему разницу между моими высокими литературными устремлениями и «сочинительством».
— Ну-ка, ну-ка… — Он вытащил из кармана длинную черную сигару — такую же, какую курил сам. — Угощайся!
— Спасибо, мистер Лакетт. Хорошие?
— Прислали образец из Южной Африки. Хуже не бывает, черт подери! — Он расхохотался. — Я сегодня сам по себе, благоверную в последний момент позвали в Лидс петь ораторию, кто-то у них там заболел. Господи, ненавижу оратории, они мне попортили кровь! Так, малыш Грегори, — он с серьезным видом поправил мне галстук, обдав резкой вонью сигар, виски и напомаженных усов, — раз
Я пробормотал что-то о встрече с друзьями, но Джонни Лакетт только отмахнулся.
— Повидаешься с друзьями в другой раз, мой мальчик. Сегодня одна известная личность устраивает вечеринку в «Короне» — закрытый банкет на втором этаже. Неплохая компания подбирается, скажу я тебе. Будет несколько актеров пантомимы, они недавно приехали из Лондона (там выступали в Королевском театре) и еще даже не начали репетировать, ну и несколько местных придет. В общем, ты понял. Они будут рады видеть любого моего приятеля, особенно если он сочиняет для газет. Ну, где встречаемся? Давай прямо в баре «Короны» ровно в восемь. Костюм оставь этот, а галстук надо поменять, уж больно скучный. И не кури эту сигару. Скажи дяде, чтобы угостил ею Блэкшоу. А я пойду домой, вздремну малость. Ну, будь здоров! Увидимся в восемь!
Не знаю, вздремнул Джонни в тот вечер или нет, но перед нашей встречей в «Короне» он явно успел выпить еще несколько порций виски. Нельзя сказать, что он был вдрызг пьян — такого с ним вообще не случалось, — скорее он был менее трезв, чем обычно. Джонни познакомил меня с комиком по имени Табби Фуллер и громко прошептал: «Стабильно получает восемьдесят в неделю — и недаром. Обхохочешься!» Чуть позже он столь же громко прошептал на ухо Табби: «Умнейший юноша в городе, сочиняет для всех газет на Севере, очень влиятелен». Это удивительное заявление, с которым я не мог поспорить, поскольку оно не предназначалось для моих ушей, выставило меня в ложном свете. По-видимому, Табби сообщил своим коллегам, что любому артисту достаточно со мной побеседовать, чтобы его имя появилось во всех газетах. С той минуты мне не давали прохода.
— Послушай, дружище, — говорил какой-нибудь незнакомец, — рыбак рыбака видит издалека. Мы оба — звезды первой величины, верно? Каждый в своей области, ясное дело. Ну так вот, в Шеффилде меня на коленях умоляли остаться еще на сезон, это, притом что я уже три года подряд там отыграл в рождественской пантомиме, но я наотрез отказался: «Нет уж, ребятки, в этом году меня позвали в Браддерсфорд, там мои друзья (именно так я и сказал), вы уж не взыщите, но я еду в Браддерсфорд, в старый добрый Браддерсфорд». Можешь так и написать, старина.
Огромные белокурые Королевы Фей едва не протыкали меня душистыми сверкающими бюстами, воркуя:
— У вас прекрасный музыкальный вкус, мистер Доусон, я всегда читаю вашу колонку. Не мне вам говорить, что попытка исполнить настоящую оперную арию в пантомиме — это гораздо больше, чем просто новшество, хотя и новшество, конечно, тоже, можете так и написать. Когда я сказала об этом старику Томми Спарку — ах, что бы мы без него делали? — он ответил: «Ну, дорогуша, раз это новшество, давай рискнем». А вы ведь знаете, какой зритель в Халле — очень консервативный, мистер Доусон, — так вот, они все были в восторге, полные залы собирались даже на дневные спектакли! Если вам нужны фотографии, напишите мне, я пришлю.
Словом, благодаря Джонни Лакетту я стал чуть ли не гвоздем программы и чувствовал себя одновременно обманщиком и болваном.
В те дни, которые уже были сочтены, гастролирующие актеры и артисты эстрады не пытались притворяться обыкновенными гражданами и налогоплательщиками. Во-первых, они совершенно иначе выглядели. С точки зрения респектабельных буржуа они одевались чудовищно и вульгарно: слишком толстый твид, слишком броские узоры, слишком глубокие вырезы и слишком яркие галстуки, пальто слишком длинные и свободные, шляпы просто невозможные. Даже мужчины не до конца смывали грим: оставались голубовато-серые разводы вокруг глаз, щеки алели и лоснились не от крепкого здоровья, но от смеси румян и какао-масла. Среди мужчин все еще была мода на удлиненные вьющиеся волосы, очень пышные с боков. Дамы красились так густо, что ни у кого не возникало сомнений в роде их деятельности. Сегодня, вероятно, такой макияж не привлек бы моего внимания, но в те дни он выглядел в высшей степени вульгарно: я никак не мог оторвать глаз от их лиц и вместе с тем не испытывал никакого желания приближаться к этим раскрашенным и жеманным созданиям. Представители обоих полов держались то с огромным профессиональным достоинством (совершенно чуждым местным фабрикантам и коммерсантам), то вели себя развязно, грубо выражаясь и рассказывая весьма скабрезные анекдоты в смешанной компании. Впрочем, благодаря своей наивности и простоте они не вызывали отвращения. Несмотря на все эти странности, актеры и актрисы тогда нравились мне куда больше, чем теперь, когда я проработал с ними много лет, и вовсе не потому, что я был молод и глуп, а теперь стар и мудр. Нет, мне кажется, что артисты были здоровее духом, когда сознательно подчеркивали и утрировали разницу между собой и публикой. Теперь же они тщательно скрывают свои знаки отличия, выглядят и ведут себя как обычные адвокаты, зубные врачи, домохозяйки и дочери священников: то, что не может выйти наружу, со временем пробирается глубоко внутрь, тайком разрушая сердца и рассудки.
Словом, на том банкете в «Короне» у меня было ощущение, что я очутился среди иностранцев и цыган, которые зарабатывали восемьдесят фунтов в неделю. Ясное дело, я чувствовал себя мошенником: эти чужеземцы подходили ко мне один за другим и делились всевозможными материалами для моих воображаемых колонок. И все же тогда мне было проще и легче с ними, чем было бы теперь. Придя к такому выводу, я решил не вспоминать подробности банкета в «Короне», а припомнить похожие вечеринки в Голливуде. Может, уговорить Элизабет хоть раз проанализировать свои чувства и сравнить их с собственными?
Нет, так не пойдет. Надо быть осторожней, не то разноцветные нити окончательно распадутся. Почему, интересно, я вообще вспомнил о том банкете? Ведь я думал не об актерах, а хотел лишь заново пережить свою юность в Браддерсфорде и дружбу с Элингтонами. Я пробился обратно в тот дымный и шумный банкетный зал, переполненный энергетикой театра, вновь окружил себя гримасничающими комедиантами и улыбчивыми субретками 1913 года и принялся с серьезным видом слушать их рассказы, которым было не суждено выйти в печать. Я ел пирог с телятиной и ветчиной, пил крюшон и ждал, что будет дальше. Не зря же я вспомнил именно эту вечеринку!
Я покосился на выход. В дверях стояла Элеонора Никси, блистательная и веселая, готовая в полной мере насладиться банкетом (при этом она тонко демонстрировала, что оказалась здесь случайно и никакого отношения к собравшимся не имеет), а с нею — Бен Керри, румяный, запыхавшийся и уже немного пьяный. Мне стало ясно, что именно он пригласил ее на вечеринку, ведь иногда он писал колонки светской хроники для местных газет, и его просто не могли не позвать на такое мероприятие. Конечно, в этом не было ничего дурного — подумаешь, Керри захотел развлечь миссис Никси, однако я сразу же сообразил, что они часто бывают вместе. Пусть они еще ничего не затеяли, обожаемый Евой Бен и беспокойная красотка из Лондона явно воображали себя парой: что-то связывало их и одновременно отделяло от остальных. Меня они не заметили; минуту спустя я сам к ним подошел. К тому времени Бена уже поймали две актриски, и он с несколько раздраженным видом слушал то же самое, что я выслушивал целый вечер. Элеонора Никси стояла рядом и даже не пыталась делать вид, что слушает, а смотрела на актрис с холодной усмешкой.
— Здравствуйте, миссис Никси! — воскликнул я, широко улыбаясь (к тому времени я уже выпил несколько чашек крюшона и весь светился).
— О… добрый вечер! — с улыбкой ответила она на мое приветствие. — Как странно, опять мы случайно встретились! Вам нравятся такие вечеринки?
— Когда как, — ответил я, строя из себя светского льва. — Слишком уж явный профессиональный налет у этого мероприятия, не находите?
Она кивнула:
— Ну и сборище! Терпеть не могу второсортных актеришек, но Бен сказал, что ему обязательно надо сюда заглянуть, а мне, возможно, будет весело.