При советской власти
Шрифт:
Закончив осмотр квартиры, оперативники вернулись на площадь Дзержинского, Иван Емельянович, выслушав их доклад, сказал, что у задержанного Аркадия Терентьева оказалось железное алиби: он только сегодня утром вернулся из командировки в Киев, обыски же на рабочем месте и на квартире ничего не дали.
Терентьева на всякий случай арестовали: ведь у него есть ключи от отцовской квартиры. Как и его жену, которая, впрочем, также имела алиби.
При аресте родителей присутствовал и их сын, хилый семнадцатилетний юноша с тонкой шеей. Арест видимо так подействовал на него,
Однако самый важный вопрос, кто же всё-таки убил Лагутину, по-прежнему оставался без ответа…
17
Одна из главных заповедей чекиста – никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не сообщать ничего о своей работе. Ни знакомым, ни друзьям, ни отцу с матерью, ни мужу, ни жене.
Заповедь эту в семействе Митричевых чтили, за одним исключением: у Гриши и Тони секретов друг от друга не было.
Ночью, когда большая коммунальная квартира погружалась в сон, когда умаявшийся за день Костик блаженно посапывал в своей похожей на ванночку кроватке, сколоченной для внука из подручных материалов дедом-умельцем, они шёпотом рассказывали то, чем занимались минувшим днём.
Тоня последнее время усердно переводила трофейные немецкие документы особой важности, где речь шла о закончивших немецкое разведшколы бывших граждан СССР и заброшенных в нашу страну для диверсионных работ или на длительное оседание, чтобы через пять, десять, а то и более лет начать подрывную деятельность.
Гриша поведал жене о деле Терентьева-Лагутиной, похвастался, конечно, как сумел разглядеть очень важную, как оказалось улику никем другим не замеченную. И как стройно выстроенная после этой находки версия полковника Зенкова рухнула в одночасье со смертью Лагутиной и неоспоримым алиби Терентьева.
Разговаривали они на этот раз совсем недолго, обоих скоро сморил сон, усталость, накопленная после долгого и трудного рабочего дня, дала о себе знать.
Однако в начале пятого утра раздался пронзительный звонок в дверь, заставивший похолодеть от страха всех обитателей квартиры: за кем пришли эти незваные ночные гости?
Быстро накинув рубашку, Гриша выскочил в студёный коридор – на кухне на ночь оставляли открытой форточку, чтобы вытравить накопившиеся за день кухонные запахи, – откинул задвижку, щелкнул простеньким замком, который любой вор запросто открыл бы и ногтем.
На пороге стоял немного знакомый Митричеву лейтенант, молодой, розовощёкий. Козырнув, он передал приказ полковника Зенкова, срочно явится в Управление.
– А что случилось-то? – спросил Митричев.
– Не могу знать, товарищ капитан. Велено вас немедленно доставить.
Ещё не начинало светать. Из нескольких фонарей, торчавших вдоль Троицкой улицы, горели лишь два, бросая тусклый, желтовато-бледный свет на растрескавшийся, словно земля в пустыне асфальт.
Перед подъездом, нетерпеливо урча, стояла горбатенькая «Победа»,
– Вперёд.
Стрелой промчались по Стретенке с её многочисленными переулками, расходившимися по обе стороны дороги как ветви от ствола дерева. Словно ножницами разрезали Рождественско-Сретенскую бульварную ленту, выскочили на улицу Дзержинского и через несколько минут затормозили на небольшой пяточке перед огромным, похожим на неприступную крепость зданием, большинство окон в котором были освещены: чекисты работали и днём и ночью.
По пути к кабинету Зенкова Митричев нагнал Юру Шнипко, взъерошенного, красноглазого, не выспавшегося.
Молча пожали друг другу руки.
– Что там стряслось? – спросил Митричев.
Юра пожал плечами:
– Сейчас узнаем.
Узнали они вещь неприятную. Едва вошли в кабинет, где за широким столом под портретом товарища Сталина сидел мрачный полковник, а на стульях, выстроенных вдоль стены Панин и Зуев, как Зенков объявил, что Аркадий Терентьев умер в камере.
Воцарившуюся вслед за этим тишину, он же и прервал вскриком:
– Да никто его и пальцем не трогал! Оказалось, что у него больное сердце, но не мог же я позволить ему взять в камеру какие-то таблетки! А вдруг это был яд!
Немного помолчав, Зенков добавил уже иным, более спокойным голосом:
– В общем, обе ниточки наши оборвались, надо решать, что делать дальше.
– А жена Терентьева? – подал голос Толя Зуев.
– Думал о ней, – сказал полковник. – Не знаю пока… Полагаю выпустить её завтра и понаблюдать на всякий случай. Может, она куда-нибудь нас и приведёт. Но о смерти мужа пока ничего ей говорить не будем. Да, ещё. На той сумочке, что обнаружили в квартире старика Терентьева, кроме отпечатков Лагутиной есть ещё чьи-то, но не супругов Терентьевых. Скорее всего, тот, кто их оставил, и убил Лагутину. Вопрос – почему? Вот на него, други мои, нам и нужно искать ответ и очень быстро. Значит, слушайте, что нам сегодня предстоит сделать…
На метро доехали до «Арбатской» и пошли пешком к Малой Бронной. Денёк народился неожиданно тёплый, безветренный, ясный, словно вновь бабье лето вернулось. О давешнем буйстве непогоды ничего не напоминало.
– А как вышли на эту Лагутину? – полюбопытствовал Митричев. Они с Сашкой Паниным, осторожно лавируя между машинами, пересекли Сапожковскую площадь и двинулись вдоль Никитского бульвара.
– Случайно, в общем-то. Следили за одним, точнее – за одной, а там и Лагутина на глаза попалась.
– А за кем следили?
– За Фёдоровой, Зоей Фёдоровой. Слыхал о такой, конечно?
– Подожди, – слегка растерялся Митричев, даже шаг замедлил. – Это артистка, что ли?
– Ну.
– А она-то с какого боку?
– Ну, это долгая история… С американским дипломатом связалась, родила от него, чтобы скрыть, что ребёнок от американца, вышла за русского. Короче, арестовали её и влепили четвертак, а американца восвояси отправили. Ты что не знал, что ли?
– Откуда же.
– Ах, да, ты же в прошлом году у нас ещё не работал.