Приблуда
Шрифт:
– Певица эта, она тебе мать или кто? – спросила девица.
– Тетка, – пробурчал он, несколько отступая от указаний Марии: слово «тетка» казалось ему все-таки романтичнее, чем «мать».
– Сколько тебе лет, что ты с теткой гуляешь?
Герэ пожал плечами.
– У нее много достоинств…
– Какие же именно? Или сказать неприлично?
Девица была язвительной и агрессивной, она порядочно выпила и хихиканьем своим раздражала Герэ.
– Так что же ты находишь в этой своей тетушке? Как ее, кстати?
– Мария, – вырвалось у него. – Точнее, Марианна, – поправился он.
Они решили называть себя на людях вымышленными именами без особой, впрочем, необходимости: при их замкнутой жизни, кто мог их узнать в этом городе, интересовавшемся только собственными знаменитостями, тем более в этом кабаке, напоминавшем более всего заведения на площади Пигаль? Мария потребовала, чтоб он представлялся Раулем, ему же это не нравилось. Он бы предпочел имя поромантичней: Франсуа-Ксавье или Себастьяна. Но Мария настаивала, чтобы инициалы были сохранены, и он из Роже превратился в Рауля. Впрочем, его уже двадцать лет, с тех пор как умерла его мать, никто не называл Роже. Все звали его Герэ, кроме Николь, называвшей его дорогушей, лапочкой, киской и прочими дурацкими обращениями, и Марии, которая вообще никак не называла.
– Ну так что?.. (Девица перестала танцевать, от нее разило спиртным.) Разродишься ты наконец? Что в ней такого занятного, в тетушке Марианне? Какие у нее достоинства? Может, мне самой у нее спросить?
– Нет, нет, – забеспокоился он. – Я тебе сказал: занятная она, мне с ней весело – и все тут.
Девица недоверчиво на него посмотрела. Потом ни с того ни с сего заулыбалась и понесла какую-то чушь, все более и более распаляясь, так что танцующие остановились и столпились вокруг них.
– Ах, тебе с ней весело? Вот оно что! От песенок ее меланхолических, слащавых и платьев из тафты, весело, значит, с тетушкой Марианной? А, может, ты ее кот, тетушки своей распрекрасной? А?
В довершение всего музыка в эту минуту смолкла, и Герэ остался стоять посреди зала в окружении саркастических юнцов. Он поискал Марию глазами, но не нашел. Его охватила паника. Чтоб выглядеть непринужденней, он попытался было засунуть руки в карманы, но смокинг оказался для этого слишком узок, и тогда он убрал их за спину. А девица продолжала истерически кричать:
– Вы посмотрите на него, до чего потешный! Он по ночам с собой тетушку Марианну таскает, певицу нашу меланхоличную. Вот как нынче в деревнях: после тридцати с тетушками развлекаемся. Клево, а?
Герэ стоял пунцовый. Отыскав наконец Марию, он ей кивнул, но девица заметила.
– Ага!.. – не унималась она. – Деревня наша раскраснелась-то как!.. Какие мы чувствительные, тонкие! Нашел тетушку-то?
– Я здесь, – сказала Мария спокойно и, раздвигая насмешливые парочки, двинулась к девице, отчего та едва заметно попятилась.
– Я ж вам говорила, она рядом…
– Тебе это не нравится?
Мария говорила тихо, но каким-то страшным, шипящим голосом, и девица смолкла. Она, возможно, отстала бы вовсе, если бы сзади к ним не подошел загорелый тип в черных очках, а с ним амбал в ярко-зеленую клеточку.
– Тебя обижают, лапочка? – спросил тот, что в очках.
Он обнял девицу за шею и сделал вид, что не замечает Герэ, который наконец обрел дар речи и попытался уладить дело миром.
– Ошибка вышла, – сказал он, – мадемуазель хотела пошутить, ее не поняли. Ничего страшного.
Он силился улыбаться, но на душе у него было неспокойно: эти двое производили неприятное впечатление, с такими влипнешь в историю; дело принимало дурной оборот, от выпитого у него путались мысли, и он не знал, как себя вести – здесь ведь не то, что в «Трех кораблях».
– Пошли отсюда, – сказал он Марии, – уже поздно.
Она не отвечала и все глядела на типа в очках.
– Извиниться бы надо перед уходом, – сказал тот и выдохнул сигаретный дым в глаза Герэ, который только дернул головой.
За спиной у них хихикнули, Мария сделала шаг по направлению к выскочке, и тот в свою очередь невольно попятился. Смех в толпе стих, сарказм сменился любопытством.
– Слушай ты, гангстер провинциальный, – проговорила Мария все тем же приглушенным голосом, – ты оставишь нас в покое или нет? Опереточные головорезы меня на привлекают. Я, видишь ли, в Марселе настоящих знавала, крутые ребята были… Серьезные люди… Они, во-первых, клиентов не трогают; во-вторых, вежливо обращаются с женщинами; в-третьих, у них не бывает грязных рубашек, черных ногтей и педерастических кудряшек… Все понял? Тогда отойди-подвинься. Мы с племянником через несколько лет зайдем – посмотрим, как ты развился… Но торопись, а? Тебе ж, старик, не пятнадцать, чай…
Тип пытался ее перебить, но напрасно, и теперь стоял белый от злости. Насмешки обратились на него, он непроизвольно отступил перед Марией и ее орлиным взором, но, как только она повернулась к выходу, прицепился за ее спиной к замешкавшемуся Герэ.
– Так, значит, весело тебе?
С этими словами он ударил его ногой в колени и кулаком в живот. Не ожидавший такого поворота Герэ согнулся пополам, получил еще один удар ботинком по ребрам и повалился на пол. Тут уж тип дал себе волю. Он всаживал ему удар за ударом, подталкивая к двери, а Герэ, ослепленный, окровавленный, только неловко защищался. Так он оказался в дверях, а сутенер с помощью портье выкинул его наружу и захлопнул за ним дверь. Герэ упал к ногам Марии.
Занималась заря, стоя на лиловой мостовой, Мария смотрела на него сверху и, казалось, менее всего была склонна к состраданию. Он чувствовал боль в ребрах, у него шла кровь носом, его тошнило. Он прислонился спиной к двери, попробовал приподняться.
– Ну? – спросила она.
Герэ осел, поднес руку к лицу, посмотрел на окровавленные пальцы, вытер их о брюки. Потом откинул голову назад и глубоко вздохнул с закрытыми глазами.
– Хороший воздух, – сказал он вдруг, – прямо деревенский.