Прибыль на людях
Шрифт:
В самих Соединенных Штатах «управляемая демократия» крепко укоренена в конституционной системе. Можно утверждать, как делают некоторые историки, что эти принципы утрачивали силу по мере того, как осваивалась и заселялась территория страны. Как бы ни оценивать эти годы, к концу XIX столетия основополагающие американские доктрины приняли еще более угнетающую форму. Когда Джеймс Мэдисон говорил о «правах лиц», он имел в виду частных лиц. Однако рост индустриальной экономики и развитие корпоративных форм экономического предпринимательства привели к совершенно новому пониманию этого термина: «Определение лица в широком смысле включает в себя любые единицы: индивидов, отрасли чего-либо, товарищества, ассоциированные группы, ассоциации, сословия, тресты, корпорации или другие организации (организованные или не организованные по законам любого государства), или же любое правительственное учреждение». Такое толкование шокировало бы Мэдисона и ему подобных деятелей,
Такие радикальные изменения в концепции прав человека и демократии вводились, в основном, не законодательством, а судебными решениями и комментариями интеллектуалов. Корпорациям, которые прежде считались искусственными образованиями, не имеющими прав, пожаловали все права частных лиц и гораздо более того поскольку это «лица бессмертные» и «лица», обладающие громадными богатствами и властью. К тому же корпорации больше не привязывались к конкретным целям, охарактеризованным в государственных хартиях, но могли действовать как им заблагорассудится с немногими ограничениями.
Консервативные ученые-юристы ожесточенно противостояли этим инновациям, признавая, что они подрывают традиционную идею, согласно которой права неотъемлемо присущи индивидам, а также подрывают рыночные принципы. Но эти новые формы авторитарного правления были институци онализированы, а вместе с ними произошла легитимация наемного труда, который основное направление американской мысли едва ли считало чем-то лучшим, нежели рабство; причем поддержка такого рода оценки исходила не только от зарождавшегося рабочего движения, но и от таких фигур, как Авраам Линкольн, от Республиканской партии и от средств массовой информации, представляющих истэблишмент.
Эти темы имеют громадные последствия для понимания природы рыночной демократии. Опятьтаки здесь я могу их лишь упомянуть. Материальные и идеологические итоги способствуют прояснению понимания того, что «демократия» за рубежом должна отражать модель, к которой стремятся в США: направляемые сверху формы контроля, когда публике отводится роль зрителей; недопущение этой публики на арену принятия решения, откуда должны быть изгнаны «невежественные и лезущие не в свое дело аутсайдеры», так считает большинство современных теорий демократии. Впрочем, их общие идеи стандартны и крепко укоренены в традиции, хотя и претерпели радикальные изменения в новую эпоху «коллективных субъектов права». Возвращаясь к «победе демократии» под руководством США, ни Лакофф, ни Каразерс не спрашивают, как Вашингтон сохранил традиционную структуру власти в высшей степени недемократических обществах. Они ничего не говорят о террористических войнах, принесших десятки тысяч истерзанных и искалеченных трупов, миллионы беженцев и, вероятно, невосполнимое опустошение. Молчат они о том, что эти террористические войны в значительной степени были направлены против католической церкви, которая стала врагом, когда сделала «выбор в пользу бедных», пытаясь помочь страдающим людям достичь хоть какой-то справедливости и каких-то демократических прав. Более чем символично, что ужасное десятилетие 80-х годов XX века началось с убийства архиепископа [Ромеро], который стал «голосом для безмолвствующих», а завершилось убийством шести ведущих интеллектуаловиезуитов, избравших тот же путь, что и архиепископ, причем каждый раз эти убийства были делом рук террористических сил, вооруженных и подготовленных победителями в «крестовом походе за демократию». Следует обратить пристальное внимание на тот факт, что ведущие центральноамериканские интеллектуалы-диссиденты оказались убиты дважды: и физически, и замалчиванием их судьбы. Об их идеях и фактически о самом их существовании в Соединенных Штатах почти неизвестно, в отличие от диссидентов во вражеских государствах, вызывающих большой почет и уважение.
Такие вещи не попадают в историю, которую пишут победители. А в исследовании Лакоффа, которое в этом отношении не является исключением, если что и остается, так это ссылки на «военную интервенцию» и «гражданские войны» без указания на какие-либо внешние факторы. Однако для тех, кто стремится лучше понять принципы, на основе которых формируется будущее, осведомленность обо всех этих злодеяниях представляется совершенно необходимой, особенно если сохранятся нынешние тенденции развития структур власти.
Особенно показательно то, как Лакофф описывает Никарагуа, опять же стандартно: «Гражданская война закончилась вслед за демократическими вы борами, и продолжается трудная попытка созидания более процветающего и самоуправляемого общества». В переводе на язык реальных событий это значит, что сверхдержава, напавшая на Никарагуа, усилила свой натиск после первых демократических выборов в истории страны. За выборами 1984 года осуществлялся пристальный контроль, и их легитимность была установлена профессиональной ассоциацией латиноамериканских ученых-гуманитариев (ЛАСА), ирландской и британской парламентскими делегациями и другими в том числе враждебно настроенной нидерландской правительственной делегацией, как ни странно, поддержавшей рейганистские зверства. Ведущая фигура центральноамериканской демократии, Хосе Фигерес из Коста-Рики, к тому же критически настроенный наблюдатель, все-таки счел выборы в «завоеванной стране» (Никарагуа) легитимными и призвал Вашингтон дать сандинистам «мирно завершить то, что они начали: они заслуживают этого». США же решительно противились проведению выборов и всячески стремились сорвать их, будучи обеспокоенными тем, что демократические выборы помешают их террористической войне. Но эта озабоченность оказалась излишней в силу исправного функционирования доктринальной системы, блокировавшей сообщения о выборах с примечательной эффективностью и инстинктивно принимавшей сторону государственной пропаганды, которая называла эти выборы бессмысленным мошенничеством.
Также пренебрегают тем фактом, что по мере приближения срока следующих выборов Вашингтон не оставлял сомнений в том, что если результаты окажутся не такими, какие ему нужны, никарагу анцы будут по-прежнему страдать от незаконной экономической войны и «неправового применения силы», которое осудил Международный суд, постановивший положить ему конец (разумеется, тщетно). На этот раз результаты оказались приемлемыми, и в Соединенных Штатах их приветствовали вспышкой ликования, что весьма показательно.
Подойдя к объективным пределам критической независимости, обозреватель «Нью-Йорк таймс» Энтони Льюис восторженно оценил проведенный Вашингтоном «эксперимент по установлению мира и демократии», который показал, что «мы живем в романтическую эпоху». Методы эксперимента никакого секрета не составляли. Например, журнал «Тайм», присоединившись к торжествам, названным «взрывообразным продвижением демократии» в Никарагуа, обрисовал эти методы совершенно откровенно: их цель «разорить экономику и вести продолжительную и беспощадную войну руками наемников до тех пор, пока измученные туземцы сами не свергнут неугодное правительство», с «минимальными» затратами для нас, оставив жертву «с разрушенными мостами, разоренными фермами и диверсиями на электростанциях», дав ставленнику Вашингтона «решающий аргумент» покончить с «обнищанием никарагуанского народа», и не говоря о продолжении террора: об этом лучше не упоминать. На самом деле, затраты для них едва ли оказались «минимальными»: Каразерс замечает, что «число потерь на душу населения в пропорциональном отношении было гораздо выше, чем количество американских граждан, погибших в Гражданской войне и всех войнах XX столетия вместе взятых». Результатом стала «победа благодаря честной игре США» таков был ликующий заголовок в «Нью-Йорк таймс», назвавшей американцев «объединенными в радости», в стиле Албании и Северной Кореи.
Методы сей «романтической эпохи» и реакция на них в просвещенных кругах говорят нам о демократических принципах, оказавшихся победоносными, кое-что еще. Они также проливают некоторый свет на то, отчего в Никарагуа попытка «создать более процветающее и самоуправляемое общество» оказалась столь «сложной». Ясно, что эта попытка продолжается и теперь, принося определенные блага привилегированному меньшинству в то время, когда большинство населения столкнулось с социально-экономической катастрофой; вся эта политика проводится по знакомой модели колоний Запада. Заметьте, что этот пример позволил редакторам «Нью рипаблик» прославлять себя в качестве «вдохновителей триумфа демократии в наше время», присоединяясь к восторженному хору.
Мы узнаём о победоносных принципах кое-что еще, вспомнив, что те же репрезентативные фигуры либеральной интеллектуальной жизни подстрекали Вашингтон к безжалостному ведению войн, с военной поддержкой «фашистов в латиноамериканском стиле… независимо от того, сколько будет убитых», потому что «есть более высокие американские приоритеты, чем права человека в Сальвадоре». Развивая тему, редактор «Нью рипаблик» Майкл Кинсли, представлявший левых в официальных комментариях и теледебатах, предостерег против опрометчивой критики официальной политики Вашингтона, состоявшей в нападении на беззащитные гражданские цели. Он признал, что такие между народные террористические операции причиняют «безмерные страдания гражданским лицам», но они могут быть и «абсолютно правомерными», если анализ «затрат и прибылей» покажет, что «количество пролитой крови и нищеты» даст «демократию» в том виде, как ее определяют правители мира. Просвещенное мнение настаивает на том, что террор сам по себе не ценность, но должен удовлетворять прагматическому критерию. Впоследствии Кинсли заметил, что желаемые цели оказались достигнутыми: «Именно обнищание никарагуанского народа было «темой» войны контрас и параллельной политики экономического эмбарго и вето на международные займы по развитию», именно оно «разрушает [разрушило] экономику» и «вызывает [вызвало] экономическую катастрофу, [которая], вероятно, стала наиболее выгодной темой, приведшей оппозицию к победе на выборах». Затем Кинсли присоединился к приветствиям в адрес «триумфа демократии» на «свободных выборах» 1990 года.