Причуды любви: Сборник эротических рассказов
Шрифт:
Дан расхохотался.
— Я давно знаю Еву. Я познакомился с ней два года назад. И очень хорошо, что я так давно ее знаю, ибо на ней как раз и женюсь!
— На Еве! На нашей экипажной девице? — я готов был откусить себе язык маленькими кусочками за сорвавшиеся слова, но это не имело никакого значения.
Дан хохотал пуще прежнего.
Ева! — воскликнул он, переведя дух. — Ева рассказала мне как она провела тебя. Ей даже немножко стыдно за эту проделку. Но я успокоил ее, поскольку никто не пострадал, а «Даннибрук» добрался до места назначения вместе с ней. Она уже ничего не помнит о перелете. Посоветуй ей забыть о своем проступке, когда увидишь сегодня на бракосочетании в большой часовне. Она послушает тебя…
— Ты прав, Дан, — медленно процедил я. — Она Послушает
— Никто не пострадал, — сказал я себе, отключившись. — Чистота — это вопрос мышления. Я человек науки и знаю, что это — факт. Я буду помнить об этом, а вечером, на свадьбе, приму Еву с любовью и уважением, словно родную дочь…
Мне сказали, что я так и сделал. Но я не помню об этом, ибо был в тот момент мертвецки пьян.
Перевод А. Григорьева
Ален Доремье
Ален Доремье — французский писатель, автор множества фантастических и детективных произведений.
ВАНА
О, как прекрасно закончить жизнь до смерти так, чтобы не осталось ничего больше, как умереть.
(последний фрагмент дневника Словака)
Однажды я расскажу о тебе, мое дитя-женщина, моя женщина-звереныш. Я поведаю все о тебе, Сильв, ночь моя, мой пенистый океан, глина моя, из которой так легко лепить твой образ. Сильв, когда я произношу твое имя, с шипением умирающее у меня на устах, я вспоминаю блеск летнего дня, журчащий среди камней ручеек. Сильв — имя леса, Сильв — мое растение, я люблю твою пахнущую прелой землей шевелюру, и в запахе этом все ароматы подлеска. Сильв, с привкусом земли после дождя, я возлежу на тебе, как на ковре из листьев, я соединяюсь с тобой, как со всеми четырьмя стихиями.
Смогу ли я жить в мире, где нет тебя? В мире, где от тебя останется лишь воспоминание? Будут ли пробуждения от прикосновения твоего холодного языка в ожидании того мгновения, когда твое тело примет меня, как вода, и я утону в твоем объятии, превратившись в обитателя бездны. Но постель моя остается пустой, простыни не хранят твоего тепла, а сердце одинокой птицей трепещет в груди. И ждут меня бессонные ночи с тяжелым забытьем перед восходом солнца.
Друзья зовут меня присоединиться к их играм и празднествам, к утонченным радостям Домов Удовольствия. Но что мне их удовольствия? Я одинок и призываю тебя, без тебя я засохну, как растение без воды. И я поведаю о тебе, ибо это единственная возможность бросить вызов времени, я поведаю о тебе и о нашей жизни, мое дитя, мой звереныш, частичка моего безумия, мой иной мир.
Словик не любил то общество, в котором жил. Но не сразу осознал это. В этом обществе никто не задавал вопросов самому себе. Впрочем и Словик пришел к этому случайно. Долгое время он жил словно в коконе, свитом вокруг него тем обществом, к которому принадлежал. Ему не приходило в голову, что в коконе живут лишь личинки. Но однажды что-то щелкнуло в его голове. Когда Словику исполнилось двадцать пять лет, он стал задумываться о жизни. Поводом послужил один из кризисов безволия, которые временами обрушиваются на людей, несмотря на гипновнушение и усилия психогидов. У Словика выявили «депрессивные» черты — древний психологический сбой, почти не существовавший в эту эпоху. Ему прописали эйфоризанты, в несколько дней поднявшие его тонус. Но за краткий период недомогания Словик начал задумываться. И после выздоровления не забыл своих раздумий, сделав для себя главный вывод, — жить скучно.
Друзья перестали понимать его. Даже Мико, самый близкий из них. Иногда Словику не хотелось никого видеть, он запирался дома и проводил время в музыкальной комнате. Когда музыка надоедала, он садился в реактомобиль и на полной скорости гонял по верхним трассам, что давало ему какое-то ощущение свободы и полноты жизни.
Неприятности Словика были связаны с невозможностью
Словик жил в Новом Париже, Великом Городе, в квартале, где еще остались редчайшие экземпляры многовековых деревьев, остатки леса Фонтенбло.
В те времена, когда Словик был еще беззаботным человеком, он вместе с друзьями развлекался в Домах Удовольствия. Такие дома существовали на планете повсеместно, но не могли сравниться с новопарижскими по утонченности наслаждений. Дома были возведены в ранг государственных институтов и представляли вершину цивилизации, исповедующей гедонизм.
Достигнув возраста, когда закон давал ему право посещения Домов Удовольствия, Словик стал их завсегдатаем. И всегда рядом с ним был его ближайший друг Мико, невысокий смуглокожий брюнет. Он не был красавцем, но пользовался у женщин величайшим успехом.
Отношения между мужчинами и женщинами регулировались негласным кодексом. После Ужасных Лет планета пережила эру сверхрождаемости. Население Земли неимоверно выросло, а новых планет для расселения еще не было. Противозачаточные средства не помогли людям справиться с проблемой, пришлось пойти на крайние меры, чтобы ограничить рождаемость. Обычное сожительство двух полов (в древности оно называлось «браком») было запрещено законом и сурово пресекалось, что привело к изменению нравов. Для предотвращения возможности нового демографического взрыва нещадной цензуре подвергалось любое упоминание об акте воспроизводства. Потребность в последнем постепенно сошла на нет, вместо него появились новые виды утонченных наслаждений. Химические методы размножения покончили с практикой совокупления — любовный акт стал постыдным пороком, которым втайне занимались редчайшие его поклонники. Колонизация планет навсегда отвела угрозу перенаселения, но новые обычаи устояли. Мужчины и женщины продолжали жить поодиночке, не создавая семьи и объединяясь только ради чувственных игр, из которых был исключен любовный акт. Люди же рождались в генетических лабораториях.
Дома Удовольствия сузили границы общения между полами. Любой мужчина и любая женщина могли найти в них себе партнера по вкусу. Пансионерами Домов были лучшие представители людской породы, а потому поиски на стороне стали ненужными. В компании с Мико и прочими друзьями Словик вкусил наслаждение в объятиях женщин, чья красота ни в чем не уступала их искусству. Их набирали по конкурсу, три года обучали самым ухищренным ласкам и вручали диплом, дающий право использовать свои таланты. В новопарижских Домах работали самые высокооплачиваемые куртизанки.
Входя в Дом Удовольствия, посетитель попадал в иной мир. В огромных круглых залах первого этажа с прозрачными куполами стояли тысячи зеркал, умножавших огни и искажавших перспективу. В воздухе звенело эхо — смех, приглушенные голоса, музыка. В расслабителях возлежали любители сигарет с шотлом (он вызывал невероятные видения) и кобира (он дробил сознание, создавая впечатления множества проживаемых одновременно жизней). Но Словик с друзьями оставались здесь редко — их тянуло наверх, к женщинам. Им принадлежала вся ночь, ее бесконечные нежные часы.