Приди и помоги. Мстислав Удалой

Филимонов Александр Васильевич

Вскоре после того, как родился маленький Олекса, в Новгород явилось посольство из ляхов, от краковского герцога Лешка Белого. О таком раньше и помыслить было нельзя — чтобы ляшский князь искал помощи у русского князя, да еще столь далекого, как Мстислав Мстиславич. Всегда ляхи были противниками русских, и главной причиной раздоров была богатая земля галицкая. Всегда точили зубы на этот край и предки Казимировы. А потомство его, Казимира Справедливого, тоже не прочь было присоединить Галич к своим владениям. Но после безвременной смерти Романа Мстиславича угры оказались проворнее ляхов. Потому-то и решился Лешко Белый обратиться к Мстиславу Мстиславичу.

Предложение было простым и заманчивым.

Краковский герцог, как бы сожалея о том, что исконная русская земля стонет под гнетом чужеземных захватчиков, предлагал Мстиславу Мстиславичу соединить силы и угров из Галича вышибить.

И конечно же князь Мстислав отказаться от такого предложения не мог. Во-первых — действительно русская земля страдала от угорского насилия, и освободить ее теперь было для Мстислава Мстиславича святой обязанностью. Во-вторых — мало что могло так польстить его самолюбию, как то, что к нему за подмогой обратились из таких отдаленных земель. Слава удалого князя новгородского вышла далеко за пределы Руси! И, в-третьих — Мстиславу Мстиславичу становилось все неуютнее в Новгороде.

Эта третья причина была, может быть, самой главной. Князь с облегчением дал согласие на галицкий поход, потому что он давал ему возможность надолго уйти из Новгорода. В городе все больше появлялось открытых и тайных сторонников суздальской власти. А ведь он по-своему любил этот город, и мысль о том, что можно лишиться новгородского стола, столь счастливо добытого и им прославленного, была Мстиславу Мстиславичу горька. Он велел посольству передать Лешку, что этой же зимой будет в Галиче. И стал готовиться к новой войне. На этот раз городское ополчение не собирали: Мстислав надеялся обойтись силами своей дружины, значительно окрепшей в последнее время. Да и не особенно хотел быть обязанным за помощь.

Весть о том, что князь собирается идти на войну, распространилась по городу мгновенно. Кого-то обрадовала: уходит князь Мстислав, теперь можно побольше думать о себе и поменьше обращать внимание на всякую голытьбу, что при князе осмелела, повадилась на вечах свое мнение высказывать. Кого-то эта весть огорчила: уходит князь Мстислав, кто останется Новгороду защитой против Суздаля и Владимира? Многие были озадачены: князь Мстислав уходит по своим делам, с народом не посоветовавшись, новгородских полков не требуя, — как это так? По городу пошли разные слухи и разговоры, но сам князь никому ничего не объяснял, дружине велел помалкивать, тысяцкому Якуну и посаднику Твердиславу даже никаких намеков не сделал. А уж им-то надо было знать, что делать, когда вся власть и ответственность лягут после его ухода им на плечи. Уж не сына ли своего немощного Василия решил поставить Мстислав Мстиславич вместо себя?

Князь Василий жил в последние годы отдельно от отца. Посажен был в Торжке, и считалось, что охраняет рубежи новгородские. А на самом деле — тихо угасал, делами почти не занимаясь, — лишь молился и книг читал много. В походах он был, конечно, не помощник. Виделись с ним редко, только мать, княгиня Анастасия, ездила к Василию в Новый Торг и подолгу гостила там. А рубежи новгородские держались вовсе не Василием, а грозным именем отца его. И всем это было понятно. Какой же из князя Василия для Новгорода управитель? Обеспокоенный Твердислав бросился к Мстиславу Мстиславичу.

— Уходишь, княже? На кого нас оставишь?

Такие вопросы князю задают только от имени всего Новгорода, и Мстислав Мстиславич это сразу понял. Они учуяли, что грядет смена власти, и желали теперь услышать это от своего князя. Ничего не поделаешь, придется собирать вече.

— Нельзя тебе, княже, уходить, — сказал Твердислав. — Или с собой хоть полк возьми. Начнут в городе говорить: бросил, мол, нас князь. Еще и призовут кого на стол.

— Знаю,

посадник, вашу благодарность, — ответил Мстислав Мстиславич. — Знаю, что многие мной недовольны — с низовскими землями торговля, видишь, плохо идет.

Снова хотят под владимирских князей. Что ж, Новгороду, значит, выгода дороже славы и всех вольностей.

— Не все так думают, княже.

— Может, и не все. А придет время — большинство так думать станет. Что тогда мне — со всем Новгородом воевать? Нет, посадник, Новгород для меня еще не вся русская земля. С походом, считай, все уже решено. Пойду. А вы тут сами разбирайтесь.

— И рати новгородской с собой не возьмешь?

— Не возьму. Собирай вече, посадник.

В этот же день собралось вече на дворе Ярославовом — народу множество, но странно притихшие все были. Не нашлось крикунов. Даже те, кто хотел смещения Мстислава Мстиславича, молчали и не подзуживали соседей шуметь против князя. Сам князь, взобравшись на помост, выглядел будто даже помолодевшим. Приветливо улыбался народу. Как против такого кричать станешь?

Свою речь он начал с того, что поклонился собравшимся новгородцам на три стороны.

— Спасибо вам, граждане новгородские! Простите и меня, ежели в чем виноват перед вами!

И, переждав недолгое гудение толпы, в котором слышалось больше вопросительного, чем прощающего, закончил:

— Есть у меня, граждане новгородские, дела на Руси! С тем вам кланяюсь и объявляю, что князей себе вы вольны выбирать сами. Прощайте!

И с этими словами покинул притихшее вече.

Новгород больше не заботил Мстислава Мстиславича. Началась подготовка к галицкому походу — ее нужно было завершить как можно скорее, а то неловко получалось: князь от стола новгородского отказался, а из города не уходит. В три дня дружина была готова. На четвертый, рано утром, выступили.

Коротким получилось прощание Никиты с родными. Хоть и догадывался он о том, что Мстислав Мстиславич скоро уйдет из Новгорода, а все равно чувствовал себя застигнутым врасплох. Князь, правда, не держал его возле себя на привязи, поручениями не утруждал. Да и какие могли быть поручения? Шла в поход с князем одна лишь дружина его — а дружинникам не надо было объяснять ничего: приказ получили — и в три дня будьте готовы.

Пелагея отплакала сколько положено и еще сверх того, провожая мужа на войну. Билась в рыданиях, все никак не хотела стремя отпускать. Видно, чуяла что-то недоброе — не в Никитиной судьбе, а в своей. Его-то не должны были убить в заговоренных ею доспехах. Поглядел Никита на горестную жену свою, ему стало так тоскливо, что на какое-то мгновение подумалось: а что, если он вот сейчас уходит от своего истинного счастья? Может, нужно махнуть на все рукой да и остаться при жене, при сыне? Растить маленького Олексу, с Пелагеей нарожать ему братьев да сестер? Жить степенно, мирно, в любви и покое, тихо дожидаясь старости. Мысль эта мелькнула и сразу ушла безвозвратно. О том, чтобы оставить князя, и речи быть не могло. Особенно теперь. И хотя Никите было жаль расставаться с Пелагеей, сомнений больше не возникало. Князь Мстислав отправлялся на новые великие дела. И княжескому мечнику положено было находиться рядом с ним.

Мстислав Мстиславич и сам был немного взбудоражен поспешностью своего отъезда. Многое приходилось делать второпях. Жену с дочерьми отправить в Торопец — до поры. Сыну Василию послать весточку, чтобы был готов в любой день, как только возникнет надобность — потребует того, например, новый князь новгородский, — уехать к матери. Все это полагалось бы устроить не спеша, самому отвезти семейство со всей челядью в безопасный Торопец. Но — гордость подгоняла! Посулился уйти, попрощался — так уходи, не задерживая, освобождай место.