Приди в зеленый дол
Шрифт:
В то же мгновение раздался грохот, под ногами у охотника всплеснулась грязь, потом по его красному, обветренному лицу разлилась бледность; выпучив глаза, охотник неотрывно смотрел на женщину.
Анджело тоже обернулся. Она стояла на краю веранды, все ещё держа двустволку у плеча. Перед домом неподвижно повисло облачко сизого дыма.
– Ты меня чуть не убила! – закричал охотник. – Кэсси Килигру, ты хотела лишить меня жизни из-за этого паршивого оленя!
– Лишить тебя жизни, ещё чего! Я сделала именно то, чего хотела. Ни больше ни меньше.
Стоя в тени
– Ты спятила, – обалдело переступая в грязи, говорил охотник, все ещё бледный как полотно, – ты спятила.
– Будь я на твоём месте, – сказала женщина, с трудом подавляя смех, – будь я на твоём месте против спятившей Кэсси Килигру-Спотвуд с зарядом во втором стволе, я бы оттащила этого оленя туда, где он упал, положила бы верёвочку в карман, подняла бы тихонечко лук и поспешила своей дорогой. Так что отправляйся-ка ты к своей пропахшей коровником тупице Глэдис Пигрум, раз лучшей жены найти не сумел.
Сай Грайндер пожевал губами, словно собирался что-то сказать.
– Вот так-то, – сказала женщина упавшим голосом, как будто силы вдруг покинули её.
Так и не раскрыв рта, он зашлёпал сапогами по грязи, притащил оленя обратно, сунул верёвку в карман, взял лук, молча повернулся и пошёл. Вода быстро затекала в ямы, оставленные в грязи его сапогами.
Анджело Пассетто смотрел, как исчезают его следы на дороге. Он не сумел бы объяснить, что это значит, но чувствовал, что именно это наполняет его спокойствием, придаёт уверенности в себе. Сейчас он пойдёт дальше по дороге, и вода станет размывать следы его туфель, и он не оглянется и не увидит, как за его спиной остроносые ямки наполнятся дождевой водой.
Охотник теперь стоял наверху, на висячем мостике; его силуэт чётко выделялся на фоне темнеющего неба. Перекрывая шум воды, он хрипло и натужно прокричал:
– Эй, Кэсси Килигру! Раз уж её дерьмовое высочество миссис Сандерленд Спотвуд так изголодалась по мясному, что готова убить человека из-за паршивой оленьей туши, так я, пожалуй, пришлю тебе ошмёток сала! – Он визгливо рассмеялся, потом перешёл мостик и исчез в тумане, застилавшем обрыв.
Женщина сошла с крыльца и стояла возле оленя, разглядывая его. Потом оценивающе оглядела Анджело Пассетто, его лицо, его клетчатый пиджак с ватными плечами и узкий в талии, узкие чёрные брюки, лакированные туфли и мокрый пакет в расползающейся газете.
– Если сразу не разделать, протухнет, – сказала она, переводя взгляд на оленью тушу. – Сумеешь помочь? – И, поколебавшись, добавила: – Получишь двадцать пять центов. То есть нет, полдоллара.
Он ничего не ответил. Просто осторожно перешагнул через поваленную изгородь, отнёс свой мокрый пакет на веранду и обернулся к ней, ожидая приказаний.
– Я принесу верёвку, – сказала она, двинувшись к сараю – тонкая
Она скрылась в сарае, ещё более ветхом, чем дом, и вернулась оттуда с верёвкой.
– Старый шнур, – сказала она, – может быть, выдержит.
И подала ему верёвку.
– Чего ж ты ждёшь? Оттащи под тот кедр. Забрось верёвку и подвесь тушу на сук.
Она запнулась, потом добавила, будто извиняясь:
– Он слишком тяжёлый для меня. А остальное я все могу сама.
Анджело послушался, и скоро олень повис как полагается: вниз головой. Его крупные, в золотых крапинках глаза застыли, вывалившись из орбит; за левым плечом торчала стрела, и из раны сочилась кровь.
– Крупный самец, – сказала женщина, разглядывая тушу. – Фунтов на сто семьдесят пять. Восемь отростков.
– Чего? – спросил Анджело Пассетто.
– Отростки на рогах, – сказала женщина. – Ему восемь лет.
Она глядела на оленя. Потом протянула руку и коснулась пальцем мягкой шкуры в паху, где коричневое переходило в палевое. Потрогала засохшую корочку крови.
– Восемь лет, – сказала она, – бегал по лесу и вот дождался – пристрелил его Сай Грайндер из своего дурацкого лука.
Она поглядела на свой палец, измазанный кровью, и обтёрла его о подол.
– Мисс, – сказал Анджело Пассетто. – А что теперь? Что надо делать?
– Что делать? – повторила она, поглядев на Анджело так, словно видела его впервые. – Свежевать, вот что. Я принесу нож.
Взяв у неё нож, он сперва отошёл к крыльцу, снял свой клетчатый пиджак, заботливо, почти любовно свернул его и положил на крыльцо где посуше, однако по ступенькам подниматься не стал. Потом закатал рукава белой рубашки, оголив смуглые сильные руки.
Он взял нож, испробовал лезвие, срезав волосок с руки, потом осторожно, словно не доверяя земле под ногами или будто оберегая туфли, приблизился к оленю, с неожиданной ловкостью оттянул голову за рога и, когда горло оленя вздулось, вонзил в него нож и резанул поперёк; кровь хлынула, и он отступил.
Он стоял, держа рог и нагнувшись к оленю, словно танцор, склонившийся к партнёрше. Оттягивая голову, он держал разрез открытым; кровь хлестала на лежавшие на земле кедровые иглы и сухие веточки; они всплывали и кружились в красных парных ручейках, прокладывавших себе путь по неровной земле.
– Что же ты спрашивал меня, раз ты и сам умеешь?
– Я умею, но только не… – он замолчал, вспоминая слово, – не Санта Клауса.
– Где ж ты выучился? – спросила она.
– Мой дядя, – сказал он. Потом: – У него была эта… ферма. Я выучился у дяди на ферме.
Потому что, когда отец умер, его послали в Огайо к дяде, и он работал там на ферме, ненавидя и дядю, и ферму, самого себя и весь мир. Пока однажды не сшиб дядю с ног ударом кулака и не удрал в Кливленд, а там – гулянки, выпивки, бешеная езда и зеркала, отражавшие Анджело Пассетто, когда он снова и снова проводил расчёской по черным шелковистым волосам.