Приди, весна
Шрифт:
Сделав глубокий вздох, Анника распахнула дверь. И у нее упало сердце.
– Анника! Слава Богу! – Стоявший на пороге элегантно одетый мужчина схватил ее в объятия.
С трудом подавив мгновенно охватившее ее желание вновь разрыдаться, она выдавила:
– Ричард? Что ты здесь делаешь?
День был поистине безупречным для первой недели мая. Высоко в безоблачном небе сияло солнце, заливая ярким светом поляну, изумрудные сосны, которые, казалось, о чем-то шептались при каждом порыве ветра, и обнаженного по пояс мужчину, рубящего дрова за новой оградой
Бак отложил топор и вытер вспотевший лоб. Достав из заднего кармана брюк старую выцветшую косынку, он повязал ее на лоб, чтобы волосы не падали на лицо и пот не заливал глаза, и окинул взглядом долину. Все вокруг было таким же, как всегда, но сейчас он смотрел на то, что его окружало, совсем другими глазами. Раньше он слышал музыку в шепоте сосен. Теперь она была ему не слышна. Раньше он всегда замечал, как сверкает на солнце вода в ручье. Теперь же он этого не видел. Раньше до него доносился веселый смех ребенка. Теперь же вокруг царила угрюмая тишина, и единственное, что он слышал, был тоскливый стук его одинокого сердца.
До Анники жизнь его была совсем иной.
Теперь же у него осталась только работа, чтобы отмечать унылую череду серых, пустых дней.
Внезапно он заметил едущего вдоль берега речушки Старого Теда. На мгновение он ощутил порыв броситься ему навстречу и пройти вместе с ним назад, просто для того, чтобы насладиться звуками голоса другого человека, но он знал, что если так поступит, то покажет Теду свою слабость. И старик несомненно тут же догадается, что он вконец истерзался от своего одиночества. А этого никак нельзя было допустить.
Поэтому он вновь взялся за топор и занялся опять рубкой дров, остановившись, только когда Старый Тед въехал на своей лошади во двор и спешился.
– Как дела, Бако? – Тед подтянул штаны и повел лошадь и мула к навесу. Задав им корм и напоив их, он возвратился к Баку.
– Прекрасно, Тед. Лучше не бывает. – Какой же ты лгун, Бак Скотт!
– И сколько же ты выручил за мои шкурки? – спросил он Теда.
Тед снял висевший у него на поясе мешочек и покачал его перед Баком, чтобы тот, глядя с каким трудом он раскачивается, в полной мере оценил его весомость.
– Тут тебе хватит на всю зиму, а может, и на пару зим. И я купил припасы, как ты просил.
– Хорошо, позже я помогу тебе их разгрузить. А теперь идем в дом. Моей ноге требуется отдых.
Подняв с земли свою фланелевую клетчатую рубашку, Бак надел ее, но застегивать не стал и вместе с Тедом направился к хижине. Дверь была широко открыта, как и ставни, и в окна лился солнечный свет.
– Да, как она? Когда я уезжал, ты едва ковылял.
– Неплохо. Наступить на нее, правда, еще полностью не могу, но я продолжаю, втирать в нее медвежье сало и каждый день ее разрабатываю. Так что дело идет на поправку.
Тед выдвинул себе из-под стола стул, сел и, достав из-за пазухи Мышку, поставил ее на пол.
– Все никак не расстанешься со своей собакой?
– Мышка – лучший друг человека.
– Глядя на тебя, я радуюсь, что у меня нет лучшего друга, – пробормотал Бак и отвернулся, не желая смотреть, как Тед целует свою облезлую собачонку в губы.
Молча он налил в тарелку бобовой похлебки и, поставив ее перед приятелем, положил рядом ломоть кукурузного хлеба. После чего приготовил себе и Теду по кружке кофе и, подтащив к столу кресло, сел и вытянул перед собой раненую ногу.
– В Шайенне все по-прежнему? – Баку хотелось откусить себе язык за то, что он все-таки не выдержал и спросил об этом, но, судя по той неторопливости, с какой Тед ел бобы, прошли бы, вероятно, часы, прежде чем он начал бы рассказ о своем путешествии.
– В общем-то да, – пробормотал Тед, отправляя в рот очередную ложку похлебки. Крошки кукурузного хлеба усыпали всю его бороду.
Барабаня пальцами по скатерти, Бак устремил взгляд на пятно сажи на потолке над камином.
– Никаких, значит, новостей? Ты привез газету?
Тед поднял глаза на Бака.
– На этот раз я удостоверился, что не привез никакой бостонской газеты.
– Хорошо.
Покончив наконец с едой, Тед отодвинул тарелку в сторону и взял в руки кружку с кофе.
– Но я ездил не только в Шайенн.
– Поэтому ты и задержался?
– Да, – кивнул Тед с умным видом и умолк.
Бак, заерзав, провел пальцем по верхней губе и потрогал отросшую уже на полдюйма бородку, которой чрезвычайно гордился, видя в ней символ независимости. Она была курчавой и почти белой, выгорев на солнце, как и волосы на голове, ниспадавшие ниже плеч. Ему нравилось встряхивать головой так, что они рассыпались у него по плечам. Это пробуждало в нем странное воинственное чувство, помогавшее заполнить пустоту, которая царила в его душе.
– Ну и где же ты был? – протянул он лениво, стараясь не выдать своей заинтересованности.
– У тебя найдется хоть немного виски к этому твоему кофе?
Молча Бак протянул руку к кувшину, стоявшему позади него на скамье, и поставил его перед Тедом. Мышка тут же захныкала, напоминая о себе, и Тед чмокнул ее в голову.
– Подожди минутку, Мышка, – сказал он сюсюкая, как обычно разговаривал с собачкой в моменты, когда был преисполнен к ней особой нежности. – Тебе хочется немножко вкусненьких бобочков? – Он поставил собачку на стол и пододвинул к ней почти пустую тарелку, которая была почти в два раза больше маленькой чихуахуа.
Бак с подозрением посмотрел на Мышку.
– Эта собака потом не распукается?
– Мышка себе этого никогда не позволяет. Она хорошая, умная собака. Не так ли, – Тед опять засюсюкал, – моя миленькая Мышка? Ты ведь самая замечательная соб…
Бак подумал, что сейчас взорвется. С трудом он подавил желание протянуть через стол руку и схватить Теда за горло.
– Ну и где же ты был?
Уголки рта Теда слегка приподнялись в улыбке.
– В Бастид-Хиле.
– В Бастид-Хиле? Зачем тебя, черт возьми, туда понесло?