Приемная мать

Раннамаа Сильвия

Наконец, когда я собралась сменить домашнее пла­тье на школьное, выяснилось, что кто-то так основа­тельно перевернул все в платяном шкафу, что я с тру­дом разыскала свою форму. На дне шкафа нашла.

Ох, беда! Ничего не поделаешь! Пришлось поставить утюг. В последнюю минуту и в страшной спешке. Все уже ушли, а я еще возилась с утюгом. Только малень­кая Сассь копошилась в спальне.

Кстати, у нас все малыши распределены между стар­шими, которым поручено о них заботиться. Моя под­шефная как раз и есть эта Сассь. На самом деле ее зо­вут Тийна, а Сассь — это фамилия, но Тийной ее ни­кто не называет даже, наверное,

и дома. И голова у нее почему-то недавно острижена под ноль и сейчас она ходит, как карманная щетка. Всегда она какая-то надутая и нахохленная и всегда у нее какие-то свои права, которых она самозабвенно добивается и которые по­чему-то никогда не совпадают с правами других.

Я, по правде говоря, просто замучилась. Никак не могу с ней справиться. Вечно она придумывает что-то недозволенное и при этом всегда уверена, что абсо­лютно права.

Утро у нас обычно начинается со споров. Чаще всего потому, что она сама хочет стелить свою постель. Я бы и разрешила это, но мы уже научены горьким опытом. Постланная ею постель выглядит, как опрокинувшийся на бок верблюд в пустыне, причем обязательно дву­горбый. Потом она ни за что не позволяет проверять ее шкафчик. А я не могу с этим согласиться, потому что отвечаю за чистоту и порядок в ее шкафчике. И чего только там нет. Как-то я нашла там завернутую в папиросную бумагу дохлую мышь!

Однажды страшно испугалась, нащупав что-то жид­кое и мягкое. Вскрикнула и быстро отдернула руку. Вспомнив о дохлом мышонке, я представила себе что-то еще более противное. Набросилась на Сассь с требова­нием немедленно вытащить на свет эту гадость. Сассь обиженно оттопырила нижнюю губу:

— Сама в десятом классе, а орет из-за какой-то каши, — и, разъясняя мне, что каша — это совсем не гадость и укусить не может, она вытащила из шкафа картонку, в которой была оставшаяся от обеда манная каша. Я так и не дозналась, зачем она притащила ее в спальню. Кормят нас здесь очень хорошо. И запасы де­лать нет никакого смысла. Особенно такой малышке, как она.

От нее никогда не добиться толку. Тем более правды. Так и сегодня, когда утром я крикнула ей из своей спальни: «Скоро девять, что ты копаешься?», она про­бормотала в ответ что-то вроде «сама ты копаешься», а потом более внятно: «ищу носовой платок».

Теперь-то я совершенно уверена, что никакой платок она не искала, а просто ей во что бы то ни стало надо было задержаться в комнате, пока все уйдут. В тот момент мне некогда было об этом задумываться. Я очень спешила. Где уж там с ней разбираться.

Так, платье более-менее отглажено! Быстро надеть! Застегнуть кнопки! Передник! Взглянуть в зеркало! Кое-как причесаться!

Но это еще что? В зеркале отражается стенная полка, на которой в ряд стоят наши стаканчики с зубными щетками и коробки с порошком. Все щетки на верхней полке смотрят в разные стороны. Как же я этого не за­метила? Быстро-быстро выстроить их в ряд, как это полагается. Сегодня можно ждать проверки. Вот исто­рия — когда и без того некогда, вечно случаются всякие неожиданности. Ну, теперь порядок! Поскорее убрать на место утюг и одеяло. Так. Оглядеть комнату. Поря­док!

— Сассь, нашла? Если нет, возьми из ящика мой.

— Иди, иди! Я сейчас догоню, — послышалось из со­седней комнаты. — Не беспокойся, я свет всегда гашу. Честное слово.

Я махнула рукой. Первый урок — алгебра. Еще опо­здаю! На всякий случай погасила свет в умывальной и, крикнув Сассь: «Скоро девять. Поторопись!» — пу­стилась бежать. Во время урока я вдруг стала беспо­коиться. Поди знай эту Сассь! Погасила она свет в спальне или нет, а вдруг в спешке включила свет в умывальной? Ведь каждая лампочка, которую забыли . погасить, на целое очко снижает оценку дежурства.

На большой перемене я на всякий случай побежала проверить. Запыхавшись, открыла дверь в нашу ком­нату и... обмерла.

Стенная полка (та самая, которую я утром привела в образцовый порядок) свисала со стены, держась на одном крючке. Зубные щетки разлетелись по всему полу. Большинство коробок раскрылось и зубной по­рошок рассыпался. Тут же валялись стаканчики и ос­колки.

Было уже не до вздохов. Схватила швабру и совок. Как раз, когда я занималась побелкой (потому что, как только я стала мыть пол, порошок размок и образова­лась густая смесь), дверь отворилась и санитарная ко­миссия во всем своем величии пожаловала в ком­нату.

Никакие мои объяснения не помогли. По правде го­воря, что тут было объяснять, когда факты громозди­лись друг на друга и достаточно убедительно говорили сами за себя. Никто из всей комиссии, казалось, не же­лал считаться ни с какими чрезвычайными обстоятель­ствами. Меньше всех, конечно, Веста, которая тоже входит в комиссию. Она фыркала и кипела в справед­ливом и праведном гневе. Я тоже слегка кипела, только ведь эти наши душевные кипения ни одного минуса не могли превратить в плюс.

Я ничем не могла опровергнуть факт — пол был действительно грязный. Хотя и белый. Но им нужен был не белый, а просто чистый пол, и я получила два жирных минуса. Не могла я опровергнуть и тот факт, что мусорная корзина была полна — ведь я сама только что выбросила туда пустые коробки и осколки, и за это появился еще один вполне законный минус. Беспоря­док в уголке игр? Конечно, опять минус!

Тряпка, которая в это время должна была сохнуть на крючке, хорошо выполосканная и отжатая, сейчас, вопреки всяким правилам, была судорожно зажата у меня в руке, и с нее капало на пол, разумеется, это тоже привлекло внимание Весты. И, конечно, нашли еще многое, раз уж принялись искать.

Одним словом, это был небывалый для нашей группы поток минусов! Со своего обычного второго-третьего места мы скатились на последнее.

Но больше всего возмутила меня Веста вечером, ко­гда мы вместе с воспитательницей обсуждали эту исто­рию и искали следы главного виновника. Хорошо, я по­нимаю, что честный человек, каковым Веста является и каким обязан быть каждый староста группы, не мо­жет по своему положению особенно горячо вступаться за свою группу. Земной поклон за такую честность и принципиальность!

Но морщить нос и заявлять:

— Я сама тоже виновата. И в первую очередь. Я, как староста группы, обязана уходить последней. (Поду­маешь, какое открытие!) Но сегодня мне необходимо было быть в школе пораньше. Один единственный раз положилась на других — и вот результат. Известное дело: если сама не проверяешь, то дело пускается на самотек...

— А кто же сегодня ушел последним? — прервала ее воспитательница.

— Должно быть, дежурная, — ответила Веста. Не­ужели она не может хоть раз просто, по-человечески сказать «Кадри». Не знаю, почему, но сегодня все в ней раздражает меня.