Приговор воров
Шрифт:
– И чего ты? – подал вдруг голос дед Паганини.
– А?
– Чего на часы, говорю, глядишь? – спросил дед, ставя на стол последнюю бутылку портвейна.
– Да так, – ответил Щукин. – Время смотрю.
– Не смотри, – усмехнулся дед, – все равно Гришка не вернется. У тебя что было в сумке?
«Деньги», – хотел ответить Щукин, но сдержался. Дед ведь намекал на то, что он знает, где находится Студент, но требовал за это платы.
– Вещи всякие, – сказал Щукин. – Не бабки же, бабки я в кармане держу.
И выразительно похлопал себя по бедру.
– Давай-ка,
– Давай, – согласился Щукин.
Все время с того момента, как исчез Григорий, дед Паганини блуждал вокруг да около, но ни словом не обмолвился о том, где может находиться Студент. А Щукин еще не терял надежды вытянуть у старика информацию. А деньги… Вот в этом-то и была проблема. Деньги находились в сумке, а сумки не было. Ее Григорий спер. А где он сейчас? Черт его знает.
– Так ты о Студенте рассказывал, – напомнил Щукин деду.
– Ага, – охотно кивнул головой старик, опрокинув в глотку свою порцию портвейна. – Так что ты про него узнать хочешь? Про его детство, – дед Паганини похихикал, – я тебе уже рассказал.
– Интересно рассказал, – оценил Щукин. – Только мне бы о сегодняшних днях хотелось узнать.
– Много кому хотелось бы, – загадочно высказался дед.
– То есть? – насторожился Щукин.
– А то и есть, что ты не первый приходишь сюда за этим, – проговорил дед. – Я-то старик не болтливый, но мало ли кто тут что знает. Тут люди всякие живут.
«Студент здесь, – догадался Щукин. – Иначе и быть не может. Проговорился дед».
– А зачем тебе Студент нужен? – спросил еще старик.
– Поговорить мне с ним надо, – серьезно сказал Щукин и наклонился через стол к старику. – Просто поговорить. Он знает то, что я не знаю, а мне очень надо это узнать.
– Да, – ответил старик, – он знает то, чего многие не знают. Вот и ищут его поэтому.
– Я по другому вопросу, – пояснил Щукин.
Старик усмехнулся, ясно показывая, что не верит Николаю.
– Ладно, – устало проговорил Щукин. – Наливай еще по одной.
Старик налил.
«Где же этот Григорий сейчас? – снова подумал Николай. – Где он? Где этот мудак?»
Очнуться и не знать, где ты находишься, на том свете или на этом, кажется, это называется – воскреснуть.
Григорий воскрес в полной темноте, и первое, что он ощутил, был холод. Он приподнялся и обнаружил, что полностью раздет – вернее, из всей одежды на нем была только тонкая розовая ночная рубашка – явно женская.
Морщась и постанывая, Григорий сел на корточки. Минут пятнадцать у него ушло на то, чтобы вспомнить, как его зовут. О том, где он находится и как он оказался в этом непонятном месте и в таком странном виде, – Григорий не имел ни малейшего понятия.
Впрочем, когда он внимательно рассмотрел свое одеяние, какое-то неясное воспоминание забрезжило у него в мозгу, но, вот какое именно, Григорию выяснить так и не удалось.
Он поднялся, покачиваясь, и, чтобы не упасть, ухватился за что-то. Это что-то оказалось кирпичной стеной – такой же сырой и холодной, как вся окружавшая Григория действительность.
Григорий огляделся.
«Подворотня, – подумал он, – я нахожусь в подворотне. А вот куда она ведет? И, черт возьми, где моя одежда? И как я тут оказался? Башка болит ужасно… Я нажрался, что ли? А с кем?»
Тут Григорий стал припоминать события, которые следовали за тем, как он освободился из местной исправительно-трудовой колонии.
«Пьянка в баре, драка. Девушка Наташа! Да-да. А потом что было? Опять драка. Били меня. Били долго… Потом? С кем-то я искал кого-то… Нет, ни хрена не помню. Наверное, сильно надербанился я накануне. Но кто так подшутил погано? Бабская ночнушка. А я под ней голый. И где я пил? Найти бы этих шутников и так над ними подшутить…»
– Кстати, – вслух проговорил Григорий. – Что-то важное случилось до того, как я отключился. А вот что? Опять не помню… Ладно. Сначала надо выяснить, где я нахожусь.
Держась за стенку, он пошел в ту сторону, где в прогале подворотни брезжил неясный свет. Ноги Григория подкашивались, но он дошел до конца подворотни и выглянул. Потом отскочил так стремительно, что едва удержался на ногах.
«Вот черт, – подумал он. – Ментовский участок. Опорник, мать их. И кто меня сюда подбросил? Лежу, как подкидыш. И чудо еще, что меня не забрали. Если бы заметили, то тотчас бы – в психушку. В таком-то виде… А если сейчас меня кто-нибудь увидит. Стою тут, как статуя».
Григорий вдруг замер и выговорил это слово, будто пробуя его на слух:
– Статуя.
И тотчас картина всего произошедшего всплыла у него в сознании.
– Статуя!
Вот что он увидел тогда, в комнате у этой суки Маши – гипсовую статую – женское тело без рук, ног и головы. Точно такую же, о которой рассказывал ему… Колян его звали? Да, Колян. Брат Наташи – той самой Наташи. Они пили с дедом Паганини – Колян, Григорий и дед… Сумка!
Сумка!
При воспоминании о сумке Григорий застонал. Машки, наверное, и след простыл – с такими-то бабками. Вот так куш она сорвала. Несмотря на то что Григорий в этот момент ненавидел мерзкую клофелинщицу, которая сыпанула ему в пиво какую-то гадость, он в то же самое время испытывал что-то вроде зависти.
Такая незамысловатая операция – и такой куш!
«Ну нет, – подумал Григорий, пятясь в темень подворотни, – тебе это так не пройдет. Напоила, взяла сумку, одежду и… Наверное, с сообщниками подбросила меня прямо к ментовскому участку. Чтобы меня тут же забрали. Вот гнида!»
Он вышел из подворотни, покрутив головой, определил, где находится. Не так далеко от дома Паганини. И пошел по улице, шарахаясь от каждой тени.
Когда Григорий достиг комнаты Маши, то он почти полностью пришел в себя. Даже не задумываясь о том, заперта дверь или нет, он ударил ногой по непокрашенной филенке, и дверь распахнулась с треском – на косяке повис сорванный крючок.