Приговор воров

Серегин Михаил Георгиевич

– Что там? – спросил Григорий.

– Дерьмо.

– Ну, я же говорил! – обрадовался Григорий. – Оно самое. Свежее…

* * *

Прямо напротив коридора, из которого вышли Щукин с Григорием, была белая дверь. Над ней горел тусклый фонарь с запыленным стеклом.

– Должно быть, в эту дверь, – шепнул Григорий, – там выход…

Он уже направился к двери, когда она, скрипнув, отворилась. Щукин втянул Григория обратно в темный коридор, ухватив его за рукав.

Из комнаты, в которую вела дверь, вышел очень высокий худой человек в совершенно дикой для грязного вонючего подвала одежде – на нем был старый, но еще опрятный черный костюм и белая рубашка.

Человек был довольно молод, но почти совсем лыс. Глаза его прятались за очками с толстыми стеклами в старомодной роговой оправе.

На лице человека навсегда застыла гримаса смертельной тоски и бесконечной брезгливости по отношению к окружающему миру.

Григорий тихо ахнул.

Человек остановился на пороге комнаты, долго всматривался в скрывающую приятелей темноту и, качнув головой, исчез в боковом проходе, который ни Щукин, ни Григорий раньше не заметили.

– Ничего себе, – прошептал Григорий, – Машка, значит, не врала… Хотя я сразу понял, что не врала.

– Кто это? – спросил Щукин, хотя он уже узнал этого человека.

– Студент, – ответил Григорий, – вот он нам и попался. Только теперь нам немного не до него. Надо собственные шкуры спасать.

Щукин ничего не ответил.

Он осторожно выглянул из-за угла в проход, куда ушел Студент. Там было совсем темно, ничего не видно.

– Не пойдем туда! – бормотал у него над ухом Григорий. – Ни хрена увидеть нельзя. Кто знает, что там? Пойдем туда, где светло. Что за этой белой дверью, интересно? Надеюсь, выход…

Он открыл белую дверь и шагнул за порог. Щукин почти бездумно последовал за ним.

«Студент! Студент! – стучало у него в голове. – Студент! Студент!»

Белая дверь тихо закрылась за ними.

* * *

– Мать твою, – выговорил Григорий.

Комната была довольно большой, но казалась очень тесной из-за множества ослепительно белых гипсовых скульптур, находящихся в ней.

Не меньше полусотни безруких, безногих и безголовых женских тел стояли на подставках, были прислонены к стене или просто лежали на полу.

Посреди комнаты стоял большой стол, похожий на операционный. Щукин присмотрелся – это и вправду был операционный стол.

На столе лежала еще одна лишенная всех конечностей гипсовая скульптура, вылепленная в отличие от остальных с удивительной точностью и тщательностью.

На том месте, где у скульптуры должна быть голова, лежала белая тряпочка, под которой, как ни странно, угадывалось лицо.

Да, эта скульптура очень отличалась от остальных творений безумного ваятеля.

Скульптура на столе была обложена красными розами – впечатление получалось странное и страшное, какое создается, наверное, в том случае, когда жених открывает дверцу свадебного автомобиля и обнаруживает там труп невесты в подвенечном платье.

– Это не выход, – выдохнул ошарашенный Григорий.

Не прошло и секунды, как Щукин подумал вдруг, что мгновения, наступившего сразу после этих слов, он не забудет никогда.

Белая тряпочка на лице скульптуры шевельнулась.

– Кто здесь? – проговорила скульптура.

Григорий побелел так, что цвет его лица ничем не отличался от цвета гипсовых скульптур.

– Кто здесь? – повторила скульптура. – Уберите с моего лица эту тряпку…

Григорий вскрикнул и стал медленно оседать; когда его руки коснулись пола, он закатил глаза и рухнул на одну из лежащих на полу скульптур.

«Счастливец, – механически подумал Щукин, – взял и просто отключился. А я… Еще несколько минут, и я, кажется, сойду с ума…»

– Это ты, Вася? – снова заговорила скульптура. – Ты же только что приходил… Боже мой, оставь меня в покое! Я тебя ненавижу!! Уходи отсюда!! – голос ее сорвался на крик. – Я уже не прошу отпустить меня! После того как ты меня изуродовал под стать своему идеалу женской красоты, я прошу тебя только об одном – чтобы ты убил меня!! Как я буду жить без рук и без ног?! Господи, я даже убить себя не могу!

Щукин молчал. Он вдруг отчетливо почувствовал каждый волос на своей голове.

– Ты сумасшедший!! – надрывалась скульптура. Тряпочка приподнималась при каждом звуке, вылетавшем из невидимого ее рта. – Я проклинаю тот день, когда связалась с тобой и стала твоей любовницей!! Ты выкрал меня из дома… изуродовал меня и держишь при себе, как… как одну из этих ужасных статуй!! Моя кожа побелела, потому что не видит света, а тебя это приводит в дикий восторг, я ведь все больше становлюсь похожей на твои скульптуры! Я тебя ненавижу!! Убей меня! Убей меня!!

Крик внезапно смолк. В наступившей тишине раздавался только приглушенный плач.

Щукин сделал несколько неуверенных шагов к столу. Ни одной мысли не было в его голове.

Не скульптура, конечно, лежала на операционном столе. Там лежала женщина с ужасно бледной от недостатка солнечного света кожей, с умело ампутированными конечностями.

Николай снял белую тряпочку.

На него смотрело искаженное рыданиями лицо женщины. Щукин внезапно понял, кто она – та самая жена журналиста, которая бесследно исчезла после исчезновения самого журналиста. Это Студент ее выкрал. Или спас? Если федералы упрятали куда-то ее мужа, то и ее заодно могли погубить.

«Но уж лучше умереть, чем стать подобием тех статуй, что нагромождены в комнате», – подумал Щукин.

Поперек горла женщины шла узкая аккуратная линия, нарисованная, должно быть, ваткой, смоченной в растворе йода.

На углу стола Щукин заметил ванночку с хирургическими инструментами и резиновые перчатки.

Студент готовился к последней операции, долженствующей завершить сходство его возлюбленной со скульптурой античной богини.

* * *

Увидев Николая, она перестала плакать.