Приговоренная замуж
Шрифт:
– В этих условиях ваш «прожектор», товарищи, оказался не на высоте. Более того, он явно отстает от времени. С этим мириться нельзя! Я думаю, есть прямой смысл дать возможность проявить себя новому председателю «Комсомольского прожектора». Кому конкретно? Это, товарищи, вам решать. Но нужен человек молодой, энергичный, грамотный, – Юра выразительно и надолго задержал взгляд на Земляникиной, – вполне соответствующий духу нашего передового времени…
Когда прожектористы разошлись и Юра остался для «уточнения плана работы» с новым председателем «Комсомольского прожектора», он уже хорошо знал, что Земляникина отлично понимает, зачем и почему все это было затеяно. Поэтому Юра не стал особо церемониться.
– Вот уж никак не ожидал, – улыбнулся он, – что в Покровской школе работают такие симпатичные учителя. А знал бы, Нелли Семеновна, давно приехал… Вы местная?
– Нет, – невольно опустила глаза Нелли, – приехала по распределению…
– Когда?
– Два года назад.
– Два года! – ужаснулся Юра. – Что же вы не
– А зачем – знать? – Нелли подняла голову и посмотрела Трутневу прямо в глаза.
Юра понял, что слегка перехватил для первого раза, что Земляникина эта не так проста и покладиста, как ему хотелось бы, и он поспешно ретировался:
– Ну, все это так, в порядке шутки… Ведь где комсомол, молодежь – там и шутка! Верно? Да вы, видимо, домой спешите? – Юра взглянул на ручные часы.
– Поздно уже, – сдержанно ответила Земляникина.
Трутнев решился на главный вопрос, который его интересовал с самого начала:
– Извините, вы замужем?
– Да. А что? – она нахмурилась – и опять этот неприятный для Трутнева взгляд прямо в глаза.
– Нет-нет, ничего… Просто я подумал, а не перенести ли наш разговор о планах на завтра? Я ведь понимаю, – Юра опять заулыбался, – суровый муж, дети, хозяйство…
– Детей пока нет, – Нелли поднялась, и кофта туго облегла ее высокие крупные груди, качнулись под плотной тканью крутые бёдра – Юра поспешно отвел взгляд. – Хозяйства – тоже. А вот муж действительно заждался…
– Он где у вас работает? – Юра подал шубку, волнуясь от ее близости, от запаха простеньких духов, от невозможности тут же схватить ее, такую упругую, статную, теплую, и скушать всю, целиком, без остатка…
– В леспромхозе… Он шофер лесовоза.
«Боже! – ужаснулся Юра. – Кому досталась такая ягодка».
– До свидания, – Юра взял ее руку, легонько задержал, легонько сжал и заглянул в ее синие глаза. И в них он увидел мгновенный, едва различимый испуг, от которого сердце инструктора райкома комсомола радостно запело…
Бывали дни, когда Нелли казалось, что все славно, прекрасно и будет так всегда. Что выбор ее удачен, что она начинает любить Володю и будет его любить всю жизнь – чем дальше, тем больше. Вот только… Да, это немного мешало полному ощущению счастья буквально с первых дней, с первой же ночи. Именно – ночи, потому что ощущение было ночным, когда синие, бездонные глаза Нелли зажигались тяжелым, сумрачным огнем, который Володя Басов, ее законный муж, как ни старался, не мог погасить. Раздражения эта ночная неутоленность поначалу не оставляла, нет, а просто было чувство растерянности, какой-то неловкости, неудобства, что ли. Да побаливал потом низ живота – болезнь чисто женская, чувственная, на которую она тоже старалась не обращать внимания. Володя, к счастью, ничего не замечал, был заботлив, послушен, тактичен – он нравился ей таким. Конечно, случались и ссоры по пустякам, обиды зряшные… Нелли, например, долго не могла простить Басову, что он забыл купить ей подарок на 8-е Марта. Смешно, конечно, сцены из-за подарков устраивать, но ей-то подумалось – раз не подарил, значит, уже меньше любит. А он попросту никогда этого не делал – у них подарки не принято было дарить. Или вот чистил он зубы, выдавливая пасту из тюбика абы как. А она с детства была приучена делать это аккуратно, подворачивая опустевшую часть тюбика. Как она маялась от того, что Володя этого не замечает, не хочет замечать, пока, наконец, со слезами и упреками не выговорила ему. Володя страшно удивился, напугался, а потом они вместе посмеялись над этим недоразумением. Зато сколько счастья и удовольствия переживали они с приобретением каждой новой вещи. Казалось, что всякий раз они как бы заново начинают совместную жизнь… Но случалось и так: привезли шифоньер – большой, громоздкий, занял он чуть ли не четверть их небольшой спаленки. Стоит этакое полированное чудовище на четырех лапах, широко распахнув ненасытную пасть. А уж она вокруг него вьется: мужние сорочки вот сюда, постельное белье – на эту полочку, свое собственное – на эту, полотенца вот здесь будут лежать, салфетки… В это время Володя подкрался сзади, обнял за плечи, поцеловал в шею и по ней как электрический ток прошел. Обмерла она, затихла, в глазах – оморок, ноги едва держат. Ждет, что дальше-то будет… А он, дурак, возьми и отойди в сторонку. Потом еще удивленно таращится: с чего это она вдруг все дела бросила, шифоньером не любуется, а сидит за кухонным столом, уныло подперев щеку рукой. Но это ладно, это проходило, хотя, конечно же, рубцы оставались. А вот что было делать с постепенно копившимся раздражением против ночного Вовки? Год пролетел, пошел второй, а у нее в этом плане все то же. Стала злиться – неужели так-таки ничего не видит? Ничего не понимает? Или эгоист такой, что и понимать не хочет? Лишь бы ему хорошо было, а там – хоть трава не расти… Она стала реже отвечать на ночные Володькины призывы – он спокойно перенес и это. Опять не заметил? Или не захотел замечать? Конечно, будь Нелли опытнее, она бы без труда поняла, что и унылое Вовкино однообразие, и торопливость, и неуклюжесть сразу за порогом удовольствия – результат его поразительного невежества в этом вопросе. Она же думала – черствости, равнодушия и даже тупости это результат.
И вот она оглядывается и видит этих двух извергов, выходящих из-за маяка, ужас в глазах Ритки и свой собственный, перекошенный от страха рот. Все это она видит как бы со стороны, потому что одновременно отмечает: изверги – обыкновенные солдатики, в мятой и перепачканной форме, с широко расстегнутыми воротами гимнастерок, в подвернутых кирзовых сапогах. Оба коротко острижены и оба удивленно вытаращились на них. И еще успела отметить Нелли – высокому, спортивно сложенному солдатику, с пронзительно голубым цветом глаз, маленьким, упрямым ртом и прямым носом, даже ужасная форма не смогла повредить. Он и в ней выглядел как-то удивительно элегантно, независимо… Правда, осмыслила она все это несколько позже, а вот увидела – сразу.
Что было потом?..
А было то, что уже через час они с Риткой карабкались по витой металлической лесенке на верхотуру маяка, где и замерли в восторге на смотровой площадке – такие дали перед ними открылись, что дух перехватило, о чем-то сокровенном и тайном подумалось… Вот, мол, такая же просторная, прекрасная и бесконечная жизнь ожидает их впереди. Бежали по Амуру катера, мощный буксир волок вниз по течению большую сплотку леса, клонилось долу солнце, в поселке брехали собаки… Ах, хорошо-то как! Всегда бы так-то вот, чтоб аж дух захватывало, чтобы думать – вот прыгну сейчас с тридцатиметровой высоты и ничего со мною не будет. А тут еще напротив неотступные глаза голубого цвета, отчаянные, с дуринкой. Но ничуть не страшно, а маняще даже… Надо же – бывает и так. И вот уже в руках у Жорки обшарпанная, дребезжащая гитара, и он с хрипотцой поет:
Я помню тот Ванинский порт
И вид пароходов угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные, мрачные трюмы…
Дух захватывало от этой песни, от хрипловатого Жоркиного голоса. Все было так необычно, так ново, так захватывающе интересно. А им с Риткой – по шестнадцати лет.
Мы молча спускались туда,
Обнявшись, как родные братья.
И лишь с языка иногда
Срывались глухие проклятья.
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума —
Отсюда возврата нам нету…
Коваль, чернявый, голубоглазый, весь крепенький из себя, подпевал товарищу, отстукивая такт по бетонному полу кирзовым сапогом сорок первого размера. Нелли поймала себя на том, что и она легонько пристукивает ногой....
– Девочки, а почему вы на танцы не ходите?
– Потому что вы нас не приглашаете.
Не говорить же, что их не пускают, что Лидия Захаровна – нянька-мамка-воспитатель – солдатиков иначе как извергами и не зовет. И что, не дай бог, если прознает она про эту встречу, с первым же теплоходом отправит их в училище, а там еще посмотрят – нужны ли стране такие вот педагоги, распущенные личности… И поди потом доказывай, что от одного изверга ну просто нет никакой возможности оторвать взгляд, а второй, смуглый красавец, ужас-то какой, уже держит Ритку за руку, что-то нашептывая в ее порозовевшее ушко. Боже, а это-то что? Ее, Нелку Земляникину, обнимают за талию? Да она сейчас… Но что это – нет никакой силы пошевелиться, руки-ноги не слушаются, сердце обморочно умирает, губы пересохли, а в глазах пляшут бесенята. Так вот они какие, изверги эти…
– Придете?
– Не знаем…
– А если желаете, пойдем вечером на берег? Костер разведем и будем под гитару петь до утра.
– Жела-аем!
– Будет – закачаешься!
Жорка слова выговаривает протяжно, с нажимом на букву «о» – получается как-то странно, необычно, красиво.
– Вы еще не курите?
– Ну что вы! – в голос, одновременно, возмутились они.
– Хотите попробовать?
А ведь и в самом деле изверги, хотя на вид о них этого никак не скажешь. И шустрые какие, прямо оторопь берет… Пальцы-то его уже где – под самую грудь процарапались. Ух, гад ползучий!