Приговорённые (майор Девяткин - 3)
Шрифт:
Но свидание с любимой квартирой можно отсрочить. Кажется, тут неподалеку есть приличная пивная, где найдется настоящий бифштекс с кровью и жареная картошка. Девяткин бодрым шагом двинул к пивной, чувствуя, как настроение улучшается, а головная боль проходит. До цели оставалось полквартала, когда в кармане пиджака зазвонил мобильный.
Голос Саши Лебедева казался спокойным, но Девяткин, знавший лейтенанта не первый год, понял, что есть новости. И эти новости – хорошие.
– Как дела, товарищ капитан? – Лебедев говорил громко, перекрывая уличный шум. – Я, собственно, по пустячному
– Не прикалывай меня своими шуточками, – остановившись, приказал Девяткин. – Тубуса, что ли, взяли?
– Так точно, – вздохнул Лебедев. – При себе имел «Люгер» сорок пятого калибра, снаряженную обойму и шмаль россыпью. Сейчас находится по тому адресу, что вы дали. Сидит на стуле, пристегнутый наручниками к батарее отопления, матерится и орет, что снимет с нас погоны, пустит по миру бомжами и заставит землю жрать.
– А что… Может, и заставит, – ответил Девяткин, уже забыв о пиве и плотном ужине, – если мы его не заставим сказать хотя бы несколько слов правды. Ничего не предпринимать до моего приезда.
Глава шестнадцатая
Подвал освещала лампочка, завешенная паутиной. Тубус, он же Рома Антипов, сидел в углу на стуле с жестким сиденьем и деревянной спинкой. Правая рука была пристегнута наручниками к стояку отопления. От нечего делать Тубус разглядывал свои мокасины из оленьей кожи, потому что вокруг не было ничего, достойного человеческого внимания. Только сырые стены, с которых осыпалась штукатурка, обнажив белесый кирпич. Над головой крошечное окошко, выходящее во двор точно такого же старого дома, назначенного под снос. В противоположном углу, присев на ящик, щелкал семечки здоровенный амбал в штатском.
Рома, устав от ожидания, гадал, чем кончится дело. Те варианты развития событий, что приходили в голову, были мрачными и кровавыми. Ясно, менты затащили его в этот подвал, чтобы… Думать об этом не хотелось, но надо смотреть правде в глаза. Да, убить не убьют, но отделают так, что неделю он будет мочиться кровью.
– Я имею право позвонить своему адвокату! – выпалил Рома.
– Ночами адвокаты спят, – ответил амбал. – Они тоже люди. Ну, в некотором смысле слова люди. В самом плохом смысле.
– У вас есть мобильный? Мне надо позвонить.
– Нет, – ответил мент. – Хочешь семечек?
– Я это дерьмо в пищу не употребляю, – покачал головой Тубус.
– Конечно, ты ведь благородных кровей. – Старший лейтенант Лебедев усмехнулся. – Отец – жулик с бессчетным числом судимостей, мать содержала воровской притон, скупала и перепродавала краденое. Поэтому твоя основная пища – черная икра.
И снова наступила гулкая тишина. В теплое время в пустых домах селились бродяги, но с наступлением холодов они ушли. И во всем квартале не осталось ни одной живой души, разве что пара-тройка паршивых исхудавших собак, дожидавшихся смерти. Левой рукой Тубус потирал глаз, под которым при задержании менты поставили штемпель. Теперь глаз затек и готов был закрыться. Давно блюстители порядка не обращались с ним столь бесцеремонно. Поздним вечером, когда он подъехал к подъезду дома и вышел из машины, они набросились сзади и повалили на мокрый асфальт, прямо в грязную лужу. Кто-то из ментов встал ногами на спину и вытер подошвы грязных ботинок о дорогущий пиджак из светлого кашемира.
– Чего мы ждем? – спросил Тубус.
– Не чего, а кого, – поправил Лебедев и замолчал.
Некоторое время он щелкал семечки, потом встал, собираясь подняться наверх. Перед уходом проверил замок наручников, подергал ржавую трубу. Потянул назад ворот пиджака Тубуса и высыпал за шиворот слюнявую шелуху от семечек из газетного кулька.
– Считай, что ты уже не служишь в «легавке», – заскрипел зубами Тубус. – Тебя уже вышвырнули на улицу. Подумай, куда пойдешь наниматься.
– А я лично у тебя письменную рекомендацию попрошу, – ответил Лебедев. – С рекомендацией легче найти работу. Или к тебе наниматься приду. Ты держишь пару кабаков в центре города, у тебя мебельный магазин. Везде нужны охранники.
– С такими манерами в привокзальный пивняк не устроишься. Даже по блату. Отовсюду выпрут. Ты безнадежен. Поэтому дам добрый совет: купи кусок мыла, веревку и удавись. Чтобы я тебя больше не видел. По крайней мере живым.
И в следующую секунду он получил справа удар по носу открытой ладонью, а левой рукой мент сдавил его ухо пальцами и крутанул по часовой стрелке. Брызнула кровь, в глазах зарябило от боли, голова закружилась, но Тубус быстро пришел в себя. Ему хотелось обложить этого подонка матом, однако он сдержался, решив, что следующим ударом мент может выбить ему пару передних зубов и окончательно оторвет ухо.
Мент ушел. Тубус, оставшись один, подумал, что еще совсем недавно никакой московский оперативник или следователь не позволяли такого вызывающего обращения. К Роме Антипову не смели пальцем прикоснуться, грубого слова сказать. Все знали: он человек с обширными связями. Его ударишь, а в скором времени сам останешься без руки. И разговаривать с ним надо подобающим образом: уважительно, вежливо. А тут творится беспредел. Если менты хамят по-черному, значит, случилось что-то такое… Из ряда вон.
Где прокололся Антипов? Может, виной всему тот мальчишка из приюта? Глупости. Никто не станет поднимать такой кипеш из-за вшивого сопляка. Довести мысль до логического вывода не дали шаги на лестнице.
В подвал вошел Девяткин, встал под лампой и спросил:
– Помнишь меня?
Тубус поднял голову и молча кивнул.
– Чтобы сэкономить время, не стану отбивать кулаки о твою рожу, – сказал Девяткин. – Хорошим следователем я не был никогда, а играть плохого следователя нет нужды, я на самом деле плохой. Плохой – для таких, как ты. Для бандитов и убийц. Поэтому давай начнем.
– Я только об этом и прошу: давайте начнем, – кивнул Тубус. – Я задубел в этой холодильной камере, как мороженая рыба. И всякий раз, когда я прошу объяснений, меня бьют в морду.
– Ай-ай-ай, как жесток человеческий мир. – По лицу Девяткина скользнула тень улыбки. – Но в сторону лирику. Я настроен серьезно, потому что ты меня разозлил. Если бы ты развел на деньги какого-нибудь олуха, потерявшего счет своим миллионам, я бы не переживал. Но ты украл ребенка, и не просто ребенка, а инвалида, сироту. За семь лет жизни он видел не много светлых дней.